Прежние правила строгой симметрии в балете, соблюдавшиеся со времен Николая I, были разом сметены. Редакция Горского, как и оригинал Петипа, имела лишь косвенное отношение к роману Сервантеса. Но Горскому удалось создать новое яркое, искрящееся зрелище, сохранившее свое чудесное обаяние до наших дней.

Реформы Горского были неоднозначно встречены в Москве. Против него выступили многие именитые артисты Большого театра, опасавшиеся как за судьбу классического балетного наследия, так и за свою карьеру. Нападала на него и пресса. Но особенно трудно приходилось тому, кто этого балетмейстера нанял, – Теляковскому. Ведь тот должен был балансировать между разнонаправленными силами.

Нельзя забывать, что Теляковский был высокопоставленным государственным чиновником (“номенклатурой”, как сказали бы позднее) в прямом подчинении у царя. Страстно желая добиться позитивных сдвигов в деятельности Императорских театров, Теляковский вынужден был постоянно сообразовываться с пожеланиями Николая II и двора. Он также стремился пробудить интерес к Большому у московской публики, далеко не всегда способной адекватно оценить свежие идеи новой команды у руля театра.

И всё это – в атмосфере неустанного внимания со стороны агрессивных и непочтительных московских газетчиков, роем вившихся вокруг императорских театров в поисках скандальных тем. А скандалы, немедленно раздувавшиеся неугомонной прессой, возникали вокруг Теляковского постоянно. Некоторые имели гротескный характер, хотя коренились в серьезных причинах.

Один такой инцидент был напрямую связан как раз с особенным положением в Большом театре Коровина и Головина. С их приходом сюда роль старых маститых декораторов – Анатолия Гельцера и Карла Вальца – значительно уменьшилась. Вальц, сын и ученик легендарного машиниста сцены, проработал в театре 65 лет. Но он как-то примирился с “декадентами”, даже подружился с ними. Гельцер – другое дело: он весь кипел. Вальц вспоминал: “В театре все отлично знали, что приглашение Коровина и отстранение Гельцера было сделано по желанию Теляковского”.

Всё началось с того, что комиссия, в которую входили Теляковский и Коровин, осталась недовольной декорациями Гельцера к одному из спектаклей. Коровин заметил, что они “зализаны”. В ответ Гельцер саркастически спросил у Теляковского, не разрешит ли он ему писать декорацию большими мазками, как это делают Коровин и Головин. Теляковский вспылил и, как он записал в своем дневнике, “разнес Гельцера”, сказав ему, что считает такой вопрос неприличным и что начальник не может приказывать декоратору писать такими, а не другими мазками.

Теляковский добавил, что не может дать Гельцеру таланта Коровина и Головина, а если тот недоволен, то может уходить из театра. В заключение раздраженный Теляковский заявил Гельцеру, что вообще, как человек, поставленный государем императором во главе театрального дела, он считает всю агитацию против взятого им направления “проступком против службы”[193].

А вот как разворачивался этот наделавший много шума и доложенный самому Николаю II “инцидент” в Малом театре. Там 30 января 1901 года, на открытой для приглашенной публики генеральной репетиции, к Теляковскому внезапно подбежала женщина, бросившаяся на него со словами: “Вот вам за оскорбление моего мужа!” Это была жена декоратора Гельцера, которого Теляковский разнес за несколько дней до того.

Она очевидным образом пыталась дать Теляковскому публичную пощечину. Но ей это не удалось, поскольку Теляковский и еще один человек, стоявший рядом, схватили ее за руки. Женщина упала в обморок на глазах у привставших со своих мест зрителей (зал был почти полон).

Теляковский сразу же почувствовал, что за всей этой историей кроется не просто нервный срыв неуравновешенной истерички, а направленная против него хитроумная интрига. И он не ошибся. На следующий же день в газетах появились отчеты, преподносившие эту конфронтацию в заведомо тенденциозном свете: якобы Теляковский толкнул “бедную женщину” в грудь, отчего “дама тотчас же лишилась чувств”. Газеты негодовали: “Эта грубая сцена разыгралась на глазах полутора тысяч зрителей… Кто прав, кто виноват – судить не нам, но не пора ли подумать об упорядочении взаимных отношений между руководителями театральных предприятий и артистами”.

Между тем по городу распространились слухи, будто Теляковский не только пихнул госпожу Гельцер в грудь, но и схватил ее за горло. Вся эта история дошла до императора, который высказался в поддержку Теляковского: “Можно ли смущаться такими вещами; да напротив, это его упрочит в борьбе, даст ему фундамент”. Министр двора сообщил Теляковскому, что отношение к нему Николая II “самое теплое”[194].

Более того, было официально объявлено о назначении Теляковского управляющим Императорскими московскими театрами. На придворной церемонии по этому случаю в Зимнем дворце, во время личной беседы с царем, Теляковский сказал: “Вся неприязнь и интрига со мной идет из-за того, что я не даю красть… ‹…› Меня старались травить всякими способами: сначала пробовали мне подставить какую-нибудь актрису, а когда убедились, что это не берет и я дружно живу с женой, стали меня задевать рассказами о ней, говоря, что она вмешивается в администрацию”. Николай II и в этом поддержал Теляковского: “Я нахожу, что жена ваша приносит лишь пользу, имея талант и помогая вам”[195].

Но главной в этой примечательной беседе наедине с самодержцем российским стала другая тема, для Теляковского и Большого театра чрезвычайно важная. Теляковский обрисовал Николаю II свое кредо как управляющего Императорскими театрами в Москве, связав его с напряженной текущей политической ситуацией.

Об этом нужно рассказать подробней.

* * *

Мы привыкли думать о времени на переломе XIX и XX веков как о сравнительно спокойном: ведь катастрофическая русско-японская война и потрясшая основы монархии революция 1905 года были еще впереди. Но когда погружаешься в документы и переписку той эпохи, возникает совершенно иная картина – жизни на вулкане в ожидании его извержения.

Политическая элита страны пребывала в состоянии перманентной паники. Сведения о проявлениях недовольства в народе стекались отовсюду. Особенно много беспокойства причиняло студенчество, выходившее на шумные демонстрации с настойчивыми требованиями академических свобод. Эти студенческие выступления, особенно частые в Москве, где они обычно заканчивались схватками с конными казаками, стали для властей предвестниками будущих вооруженных уличных боев 1905 года.

Николай II, человек по природе своей упрямый, но нерешительный, не знал, как ему управиться с бунтующими студентами: пойти им на уступки или же ответить жесткими репрессиями. Под нажимом сторонников суровых мер, главным из которых был московский генерал-губернатор, великий князь Сергей Александрович, царь велел издать указ о сдаче студентов, виновных в “учинении скопом беспорядков”, в солдаты. В конце 1900 года около 200 студентов были наказаны подобным суровым образом.