Похороны – это та часть жизни, которую всегда хочется побыстрее закончить. Плач вдовы, по деревенскому обычаю причитавшей и рвавшей на себе волосы, потемневшие от горя дети – у Крыльникова было двое мальчиков, молчание коллег полковника.

Среди родственников то там, то тут раздавались шепотки о том, что вот, мол, человек всю жизнь носил погоны, отдавал службе всего себя без остатка, а его начальство, которому он верой и правдой служил, не разрешило разместить гроб в ГУВД. Изредка слышались другие шепотки. Дескать, ГУВД – постоянно функционирующий орган, не Кремль и не Дворец спорта. И прекратить там работу, потому что умер кто-то из сотрудников, хоть и заместитель начальника, недопустимо. Не хватало еще этим гробом вызывать саркастические улыбки задержанных, привозимых и приводимых в управление.

Словом, ко второму часу прощания, когда рыдания окончательно захлебнулись, вдова, опоенная валерьянкой, затихла, присутствующие, коих на общей площади четырехкомнатной квартиры на Мясницкой насчитывалось порядка шести десятков, разбились на два лагеря: родственники с друзьями и коллеги Крыльникова по службе. Следуя процедуре мероприятия, вторые периодически подходили к первым, обещали «найти их», «помнить всегда» и заверяли, что «его дело будет продолжено».

Если абстрагироваться от тяжелой атмосферы происходящего и взглянуть на это свежим взглядом, то среди всей этой разномастной толпы скорбящих можно было заметить два маленьких коллектива по два человека, которые перемещались среди участников собрания, как маломерные суда среди военной флотилии, и преследовали несколько иные, нежели остальные, цели.

Все самое драматичное, неприятное и тоскливое Сидельников и Полянский пережили стоически. Они и были одним из коллективов, пришедших скорее посмотреть, чем поучаствовать. Они были вторым коллективом, потому как постоянно бродили за двумя типами, ранее описанными Кряжину как владельцы рубашек в полоску и лиловой.

И эта пара была самой примечательной. Лишь тоска по умершему не позволяла многим видеть, насколько необычно поведение этих двоих на церемонии прощания.

– Ты в кабинете был?

– Да, но там какая-то старуха спит. Я в столе посмотрел, на стеллажах. На полках, под кроватью. – Один из СБ Ресникова покосился на лаковые туфли покойного и сглотнул слюну. – Под матрацем посмотрел. Ничего нет…

– Иди на кухню, я – в спальню…

Сидельников, пытающийся среди приглушенного шепота поймать хотя бы одно из произносимых ими слов, помял пару белых гвоздик и поморщился:

– Интересно, о чем они говорят.

– Этот, в полосочку, рассказывает, наверное, как он под матрацем искал. На кровати старуха столетняя дремлет, он стал матрац вместе со старухой переворачивать, а она – зырк! – одним глазом, и смотрит. Но под ней ничего не было, я видел…

И, следуя за сотрудниками СБ, они снова разошлись.

Кряжин прибыл на похороны, когда назрел момент для выноса. Остановившись в кухне за занавеской из бамбуковых звеньев, невидимый никому, советник смотрел, как толпа шествует на улицу, едва не задевая его локтями. Полянского он приметил сразу – тот выходил одним из последних, дыша в затылок одному из людей Ресникова. Второй, в лиловой рубашке, оставался пока недосягаем, как, впрочем, и капитан МУРа.

К удивлению своему, Кряжин обнаружил, что из руководящего состава ГУВД здесь всего несколько человек, среди которых выделялся знакомый по визиту к Чубасову Шульгин. Остальные – вероятно, уровня начальников отделов и рядового состава. Их Кряжин не знал тем более.

Пользуясь всеобщей отрешенностью, он миновал прихожую и, стараясь не обнаруживать своего присутствия ни перед своими, ни перед чужими, прошел в комнату, напоминающую кабинет.

Так оно и было. Стены – дань моде – были уставлены стеллажами с сотнями книг, в свободном от них пространстве стоял диван, на котором дремала какая-то старуха, в углу располагался стол. Компьютеров было даже два. Один стационарный, монитор никак не меньше двадцати одного дюйма, второй скромно лежал в углу и поблескивал черной матовой крышкой. Ноутбук, конечно, советника занимал больше, но выносить его под мышкой из дома, где оплакивают его хозяина, было бы неразумно. Вынос компьютера на законных основаниях будет сейчас оценен еще хуже, чем мародерство. Все равно что снять сапоги у убитого на поле боя. И Кряжин подсел к клавиатуре перед огромным монитором. Главное, чтобы не был введен пароль.

Пароль, конечно, был введен, о чем незамедлительно было сообщено следователю на экране.

Когда великие умы (великие – по их мнению) создавали свои «Macintosh» и «Windows», и создавали многоступенчатые системы доступа к информации, хранящейся в них, они вряд ли предполагали, что компьютеры с их программным обеспечением станут доступными в цене настолько, что когда-либо окажутся в руках русского человека. Либо предполагали, но по-прежнему надеялись, что они – великие умы, и их система безопасности недоступна для взлома.

Так, наверное, оно и есть. Без пароля нынче никуда. Ни позвонить, ни информацию с оргтехники снять. Все, что сейчас оставалось бы Флемингу, опиши он в одном из своих романов такую же ситуацию с его Бондом, это усадить 007 за стол и мастерски взломать код при помощи знания 007 кода доступа подключения через космический спутник связи разведки Ее Величества. Но реалии таковы, что старший следователь Генпрокуратуры Кряжин не знал ни пароля Крыльникова, ни кода доступа к космическому спутнику, ни о том, что последний вообще существует. Поэтому он, вернувшись к двери, осторожно запер ее на торчащий в замочной скважине ключ и вернулся к столу. Поддернул штанины и оказался под ним.

Вынул нож. Лезвие щелкнуло, хищно блеснув на солнце, и советник отвинтил крышку компьютера.

Нашел жесткий диск и вынул из него батарейку.

Потом снова вставил батарейку, поместил жесткий диск в аппарат и привинтил крышку.

Джеймс Бонд – лох в бабочке. Для того чтобы отменить пароль, не нужно взламывать код доступа к компьютеру через космический спутник связи. Нужно вынуть из этого компьютера батарейку и снова ее поставить на место. Разница между британскими и российскими правоохранительными органами заключается в том, что значение слова «взлом» они понимают по-разному.

До того момента, как экран засветился голубым светом, в дверь ткнулись дважды. Ткнулись и отступили. При наличии гроба в гостиной вряд ли кто решится спросить у вдовы, почему заперт кабинет. А самой вдове сейчас не до того, чтобы по кабинетам ходить.

– И чем же из последнего интересовался Андрей Николаевич?.. – бормотал Кряжин, водя мышью по портрету Элвиса Пресли на коврике.

Пришлось подключить Интернет, ибо все свидетельствовало о том, что Крыльников в последние дни его не покидал.

– Так… Так… Очень интересно… – по лицу Кряжина блуждала коварная улыбка, несвойственная происходящим в квартире событиям. – Это очень интересно и занимательно. Ах, вот ка-а-ак?.. И что мы туда писали?