Гэндзи посмотрел на нее с укоризной:

— С его, звериной, точки зрения, следовало бы неплакать, а радоваться. И потом: человек уже давно умер, а Зверь все нудит:«Умри, умри». Какой-то т-туповатый у Смерти посланец, не находите?

Да, таинственного и непонятного в этой истории много,подумала Коломбина. И, главное: зачем всё-таки, сударь, вы взяли меня с собой?

Голубые глаза принца смотрели на нее приязненно, но безподоплеки.

Одно слово — ребус.

Стряхнув с ресниц хрустальную слезинку

С Басманной долго ехали мимо каких-то больниц и казарм,постройки понемногу съеживались, улицы из каменных превратились в деревянные, ив конце концов начался совсем деревенский пейзаж. Впрочем, Коломбина малосмотрела по сторонам, всё еще находясь под впечатлением от явленного ейоткровения. Ее спутники тоже молчали.

Но вот коляска остановилась посреди пыльной немощеной улицы,застроенной одноэтажными домиками. С одной стороны, в проходе между двумядощатыми заборами, виднелся обрывистый берег речки или неширокого оврага.

— Где это мы? — спросила Коломбина.

— На Яузе, — ответил Гэндзи, спрыгивая сподножки. — По описанию, вон д-дом, который нам нужен. Здесь жила Офелия,то есть, собственно, Александра Синичкина.

Коломбина поневоле улыбнулась смешной фамилии. АлександраСиничкина — это еще хуже, чем Мария Миронова. Немудрено, что девочке захотелосьназваться Офелией.

Та, что была оракулом «Любовников Смерти», оказывается, жилав чистеньком доме в четыре окна, с белыми ставнями, вышитыми занавесками ицветами на подоконниках; за домом зеленел пышный яблоневый сад, было видно, какветки сгибаются под тяжестью золотисто-красных плодов.

На стук вышла аккуратная старушка лет сорока пяти, вся вчерном.

— Её мать, — вполголоса разъяснил Гэндзи, покастарушка шла к калитке. — Вдова губернского секретаря. Жили с дочерьювдвоем.

Мать Офелии подошла ближе. Глаза у нее оказались светлые иясные, как у дочери, только с воспаленными красными веками. Это от слез,догадалась Коломбина, и у нее защипало в носу. Поди-ка объясни бедной женщине,что произошедшее — никакое не горе, а наоборот высшее счастье. Ни за что неповерит.

— Здравствуйте, Серафима Харитоньевна, —поклонился Гэндзи. — П-простите, что беспокоим вас. Мы знали АлександруИвановну…

Он запнулся, очевидно, не зная, как представиться. Неяпонским же принцем. Но представляться не понадобилось.

Вдова открыла калитку, всхлипнула.

— Так вы знали мою Сашеньку? Значит, все-таки были унее друзья? Вот спасибо, что приехали проведать, а то сижу тутодна-одинешенька, словом перемолвиться не с кем. У меня и самовар готов.Родственников у нас нету, а соседи не заходят, нос воротят. Как же —самоубийца, позор на всю улицу.

Хозяйка провела гостей в маленькую столовую, где на стульяхбыли вышитые чехольчики, на стене висел портрет какого-то архиерея, а в углутикали старинные часы. Видно, и вправду истосковалась по людям, потому чтосразу начала говорить, говорить и уже почти не останавливалась. Разлила почашкам чаю, но сама не пила — лишь водила пальцем по краю полной чашки.

— Пока Сашенька жива была, тут посетительниц хватало,всем моя доченька нужна была. Кому на свечном воске погадать, кому головнуюболь снять, кому порчу отвести. Сашенька всё могла. Даже сказать, жив лисуженый в дальней стороне или нет. И всё от чистого сердца, никаких подношенийне брала, говорила — нельзя.

— Это у нее дар такой был? — соболезнующе спросилаКоломбина. — От самого рождения?

— Нет, милая барышня, не от рождения. Она вмладенчестве слабенькая была, всё хворала. Мне Господь деток надолго не давал.Подарит на годик, на два, много на четыре, а после приберет. Шестерых я такпохоронила, а Сашенька самая младшенькая была. Я всё нарадоваться не могла, чтоона на свете прижилась. Болеет, а живет — и пять годков, и шесть, и семь. Мнекаждый лишний день как праздник был, всё Бога славила. А в Троицын день, какСашеньке на восьмой годок идти, случилось истинное Божье чудо…

Серафима Харитоньевна замолчала, вытерла слезу.

— Тюдо? Какое такое «бозье тюдо»? — поторопил ееМаса, слушавший с интересом — даже из блюдца хлюпать перестал и надкушенныйпряник отложил.

— Молния ударила в дерево, где она и еще двое соседскихребятишек от дождя прятались. Кто видел, сказывали: треск, дым синий, мальчиките бедные замертво повалились, а моя Сашенька застыла без движения, пальцырастопырила, и с кончиков искры сыплются. Три дня без чувств пролежала, а потомвдруг очнулась. Я у кровати сидела, за всё время ни маковой росинки в рот небрала, только Заступнице молилась. Открывает Сашенька глазки, и такие ониясные, прозрачные, как у Божьего ангела. И ничего — встала да пошла. Мало того,что жива, так еще с того дня хворать перестала, совсем. Но и этого дара Господумало показалось, решил Он в милости Своей Сашеньку от всех особенной сделать. Ясначала пугалась, а после привыкла. Уж знаю: если у дочки глаза прозрачныеделаются, значит, не в себе она — видит и слышит то, чего обыкновенным людям неположено. В такие минуты она много чего могла. Раз, в позапрошлый год, у настут мальчонка-трехлеток пропал, никак отыскать не могли. А Сашенькапосидела-посидела, губами пошевелила и говорит: «В старом колодце ищите». Инашли, живого, только со сломанной ручкой. Вот она какая была. И разговоры всео чудесном, да загадочном. У ней в комнате книжек целый шкаф. Там и сказки, игадания, и романы про разных фей с колдуньями.

Тут мать Офелии взглянула на Коломбину.

— А вы подружка ее? Какая славная. И одеваетесьскромно, не то что нынешние. Да вы не плачьте. Я сама поплакала, да иперестала. Чего ж плакать. Сашенька теперь на небесах, что бы отец Иннокентийпро самоубийц ни толковал.

Здесь уж Коломбина разревелась по всей форме. Так сталожалко и Офелию, и ее пропавшего чудесного дара — мочи нет.

Ничего, сказала себе разнюнившаяся смертепоклонница, прячаот Гэндзи покрасневшие глаза и сморкаясь в платок. В дневнике опишу всёпо-другому. Чтоб не выглядеть дурой. Например, вот так: «У Коломбины на глазахсверкнула хрустальная слезинка, но ветреница тряхнула головой, и слезинкаслетела. Нет на свете ничего такого, из-за чего стоило бы печалиться долееодной минуты. Офелия поступила так, как сочла правильным. Хрустальная слезинкапосвящалась не ей, а бедной старушке». И еще стихотворение можно написать.Первая строчка сложилась сама собой:

Стряхнув с ресниц хрустальную слезинку