— «Царевич Смерть, приди в кроваво-красном облаченьи,подай мне руку, выведи на свет», — прочла Коломбина строки из последнегостихотворения Лорелеи. — Вот кого она имела в виду!

Но Гэндзи не оценил ее проницательности.

— Что за розы? — обернулся он к приживалке. —От кого?

— Это… — Она часто-часто замигала. — Развеупомнишь? Мало ли Лялечке цветов дарили? Ах да, вспомнила! Это она в последнийвечер букетик принесла.

— Уверены?

Коломбине показалось, что Гэндзи слишком суров с беднойстарушкой. Та вжала голову в плечи, пролепетала:

— Принесла, она сама принесла.

Кажется, он хотел спросить что-то еще, но взглянул на своюспутницу и, очевидно, понял, что она не одобряет его манер. Смилостивился наднесчастной, оставил ее в покое.

— Благодарю вас, сударыня. Вы нам очень помогли.

Японец поклонился церемонно, в пояс.

Коломбина заметила, как, проходя мимо стола, Гэндзинезаметно положил на скатерть купюру. Устыдился? То-то.

Экспедиция была закончена. Коломбине так и не удалосьустановить, влюблен ли в нее Гэндзи, но на обратном пути она думала не об этом.Вдруг сделалось невыносимо грустно.

Она представила, что будет с папой и мамой, когда ониузнают, что ее больше нет. Наверное, будут плакать, жалеть дочку, а послескажут, как мать Офелии: «Побыла на земле малое время и отлетела». Но им легче,чем Серафиме Харитоньевне, у них остаются еще сыновья, Сережа с Мишей. Они нетакие, как я, утешала себя Коломбина. Их не подхватит шальной восточный ветер,не унесет на закат, навстречу погибели.

Так разжалобилась, что слезы потекли ручьем.

— Ну, как вам экскурсия? — спросил Гэндзи,посмотрев на мокрое лицо спутницы. — Может, все-таки поживете еще?

Она вытерла глаза, повернулась и расхохоталась ему в лицо.Сказала:

— Может, да, а может, нет.

Возле дома выскочила из коляски, небрежно махнула рукой и,легко постукивая каблучками, вбежала в подъезд.

Села за стол, не сняв берета. Обмакнула ручку в чернильницуи написала стихотворение. Получилось белым стихом, как у Лорелеи. И почему-то внародном стиле — из-за старушки-чиновницы, что ли?

Нет, не белой простыней — черным бархатом

Ложе брачное мое позастелено.

Ложе узкое, деревянное,

Всё в цветах — хризантемах и лилиях.

Что ж вы, гости дорогие, запечалились?

Что слезинки с лиц утираете?

Полюбуйтесь лучше, как светятся

Под венцом черты мои тонкие.

Ах вы, бедные, убогие, незрячие,

Вы всмотритесь-ка и увидите:

На постели, свечами обставленной,

Возлежит со мной рядом возлюбленный.

Как прекрасен его облик божественный!

Как мерцают глаза его звездные!

Его легкие пальцы так ласковы!

Хорошо мне с тобою, мой суженый.

Интересно, что скажет про стихотворение Просперо?

Его высокоблагородию подполковнику Бесикову

(В собственные руки)

Милостивый государь Виссарион Виссарионович!

Я всегда знал, что, помогая Вам, занимаюсь делом рискованными опасным — как для моей репутации порядочного человека, так, возможно, и длясамое жизни. Сегодня мои худшие опасения подтвердились. Право, не знаю, чтосейчас терзает меня больше — физические страдания или горькое осознание того,как мало Вы цените мою самоотверженность и мои усилия.

Я с возмущением отвергаю Ваше повторное предложение «щедрооплачивать мои расходы», хотя вряд ли кто-либо из Ваших самыхвысокооплачиваемых «сотрудников» проявляет столько рвения и преданности делу,как Ваш покорный слуга. Впрочем, моя бескорыстная щепетильность не меняет сутидела — Вы все равно фактически превратили меня из идейного борца с нигилизмом ибесовщиной в вульгарного соглядатая!

А Вам не приходило в голову, дражайший ВиссарионВиссарионович, что Вы меня недооцениваете? Вы считаете меня пешкой в Вашейигре, в то время как я, возможно, фигура совсем иного калибра!

Шучу, шучу. Где уж нам, зернышкам, попавшим между жерновами,до небес дорасти? И все же поделикатней со мной следовало бы, поцеремонней. Яведь человек интеллигентный, к тому же европейского замеса. Не сочтите этовыпадом в Ваш адрес или лютеранским высокомерием. Я всего лишь хочу напомнитьВам, что для «немца-перца-колбасы» цирлихи-манирлихи значат больше, чем длярусака. Вы, впрочем, тоже не русак, а кавказец, ну да это сути дела не меняет.

Перечитал написанное и стало тошно от самого себя. Как Вас,верно, потешают мои стремительные переходы от сладострастного самоуничижения кгордой чопорности!

Ах, неважно, неважно. Главное — помните: что русскомухорошо, то немцу смерть.

Кстати, о смерти.

Из полученной от Вас последней инструкции мне стало ясно,что судьбы бедных «Любовников Смерти», обретающихся на пороге бездны, Вастеперь не очень-то и заботят. Куда больше интереса Вы проявили к одному изчленов клуба, которого в предыдущих донесениях я окрестил Заикой. У менявозникло ощущение, что Вы знаете об этом человеке гораздо больше, чем я. Чем онВас так заинтриговал? Не поверили же Вы, в самом деле, в существование тайнойорганизации под названием «Любовники Жизни»? И что это за «очень высокое лицо»,личную просьбу которого Вы исполняете? Кто из Ваших начальников заинтересовалсяэтим человеком?

Как бы там ни было, я послушно выполнил Ваше странноепоручение, хоть Вы и не удосужились даже разъяснить мне его подоплеку. Япроследил за Заикой, и если не сумел установить места его жительства, то, какВы увидите, не по своей вине.

Нет, это все же совершенно возмутительно! Почему бы Вам неприставить к Заике собственных филеров? Вы пишете, что он не преступник «встрогом смысле слова», но когда это обстоятельство служило препятствием для Васи Вам подобных? Или же Ваше нежелание приставить к Заике штатных агентовобъясняется тем, что у него, как Вы туманно сообщаете, «слишком многодоброжелателей в самых неожиданных местах». Неужто и в Жандармском управлении?Вы опасаетесь, что кто-то из Ваших же коллег может оповестить Заику о слежке?Да кто он в конце концов такой, этот человек, если даже Вы так осторожничаете?Почему я должен бродить в потемках? Я самым решительным образом требуюобъяснений! Особенно после чудовищного инцидента, жертвой которого я стал поВашей милости.