С нею Гэндзи вел себя совсем не так, как с матерью Офелии —был сух и деловит. Маса же вовсе не раскрывал рта — как сел за стол, так и нешевелился, только смотрел на Розалию Максимовну в упор своими щелочками.

Жалковатая особа взирала на строгого господина в черномсюртуке и молчаливого азиата с испугом и подобострастием. На вопросы отвечалапространно, с массой подробностей, так что время от времени Гэндзи был вынужденвозвращать ее к нужной теме. Розалия Максимовна всякий раз сбивалась и начиналабеспомощно хлопать глазами. Кроме того, беседе ужасно мешала собачонка —злобный карликовый бульдог, который беспрерывно тявкал на Масу и всё норовилвцепиться ему в штанину.

— Давно ли вы живете с госпожой Рубинштейн? — вотпервое, что спросил Гэндзи.

Оказалось, что уже семь лет, после того, как Лорелея(которую дама именовала то «Лялечкой», то «Еленой Семеновной») овдовела.

На вопрос, предпринимала ли усопшая попытки наложить на себяруки прежде, ответ получился очень длинным и путаным.

— Лялечка раньше совсем не такая была. Веселая,смеялась много. Очень уж Матвея Натановича любила. Они легко жили, счастливо.Детей не завели — все по театрам, да по журфиксам, на курорты часто ездили, и вПариж, и еще в разные заграничные места. А как Матвей Натанович умер, она,бедняжка, будто умом тронулась. Даже травилась, — шепотом сообщила РозалияМаксимовна, — но в тот раз не до смерти. А потом ничего, вроде какпривыкла. Только на характер стала совсем-совсем другая. Стихи начала сочинять,ну и вообще… будто немножко не в себе сделалась. Если б не я, то и не кушалабы, как следует, все один кофей бы пила. Думаете, легко мне было при ЕленеСеменовне хозяйство вести? Все деньги, что от Матвея Натановича остались, онаему на памятник потратила. За стихи ей сначала платили пустяки, потом всё лучшеи лучше, да что толку? Лялечка что ни день на кладбище десятирублевые венкислала, а дома иной раз и куска хлеба нет. Я ей сколько говорила: «Откладыватьнадо, на черный день». Да разве она послушает! А теперь вот и нет ничего. Онаумерла, а мне на что прикажете жить? И за квартиру только до первого числауплачено. Съезжать надо, да только куда? — Она прикрыла платком лицо,завсхлипывала. — Жу… Жужечка привыкла хорошо кушать — печеночку, косточкимозговые, творожок… Кому мы с ней теперь нужны? Ах, простите, я сейчас…

И, плача навзрыд, выбежала из комнаты.

— Маса, как тебе удалось з-заставить собачкуумолкнуть? — спросил Гэндзи. — Большое спасибо, она мне очень мешала.

Коломбина только теперь заметила, что на протяжении всегомонолога, с учетом сморканий и всхлипываний изрядно растянувшегося, бульдог и всамом деле не лаял, а лишь злобно похрюкивал под столом.

Маса ровным голосом ответил:

— Собатька морчит, потому сьто кушает мою ногу.Гаспадзин, вы спросири узе всё сьто нузьно? Есри нет, я могу почерпечь есё.

Заглянув под стол, Коломбина ахнула. Подлая тварь вцепиласьбедному Масе в лодыжку и, свирепо урча, трясла своей лобастой башкой! То-тояпонец выглядел бледноватым, да и улыбался вымученно! Настоящий герой! Простоспартанский мальчик с лисенком!

— О господи, Маса, — вздохнул Гэндзи. — Этоуж слишком.

Быстро наклонился и стиснул собачонке двумя пальцами нос.Малютка фыркнул и тут же разжал челюсти. Тогда Гэндзи взял его за шиворот иудивительно точным броском выкинул в прихожую. Донесся визг, истеричноетявканье, но вернуться в комнату мучитель не посмел.

Тут как раз вошла немного успокоившаяся Розалия Максимовна,но Гэндзи уже принял непринужденную позу: немного откинулся на спинку стула,пальцы самым невинным образом сцепил на животе.

— Где Жужечка? — спросила Розалия Максимовнаосипшим от рыданий голосом.

— Вы еще не рассказали нам, что п-произошло в тотвечер, — строго напомнил Гэндзи, и приживалка испуганно заморгала.

— Я сидела в гостиной, читала «Домашний лекарь»,Лялечка мне выписывает. Она как раз перед тем вернулась откуда-то и пошла ксебе в будуар. Вдруг вбегает, глаза горят, на щеках румянец. «Тетя Роза!» Яперепугалась, думала пожар или мышь. А Лялечка как закричит: «Последний знак,третий! Он любит меня! Любит! Сомнений больше нет. К нему, к царевичу! Матюшазаждался». Потом глаза рукой вот так прикрыла и тихонько говорит: «Всё,отмучилась. Ныне отпущаеши. Хватит шутиху из себя корчить». Я ничего не поняла.У Елены Семеновны ведь не разберешь, на самом деле что-то случилось или так,нафантазировала. «Который, — спрашиваю, — любит? Фердинанд Карлович,Сергей Полуэктович или тот усатый, что с букетом вчера приезжал?» У неепоклонников много было, всех не упомнишь. Только она их в грош не ставила,поэтому мне ее восторги странными показались. «Может, — говорю, —кто-то совсем другой объявился, новый?» А Лялечка смеется, и вид у ней такойсчастливый, впервые за столько лет. «Другой, — говорит, — тетечкаРоза. Совсем другой. Главный и единственный… Я спать иду. Не входите ко мне доутра, что бы ни случилось». И ушла. Утром вхожу, а она лежит на постели в беломплатье и сама вся тоже белая…

Розалия Максимовна снова расплакалась, но теперь ужевыбегать из комнаты не стала.

— Как дальше жить? Не подумала обо мне Лялечка, нигроша не оставила. И обстановку не продашь — хозяйская…

— Покажите, где будуар Елены Семеновны, — сказалГэндзи, поднимаясь.

Спальня Лорелеи разительно отличалась от простенькой комнатыОфелии. Тут были и китайские вазы в человеческий рост, и расписные японскиеширмы, и роскошный туалетный столик с мириадом пузырьков, баночек, тюбиковперед тройным зеркалом, и много всякого другого.

Над пышным ложем висели два портрета. Один самый обычный —фотография бородатого мужчины в пенсне (очевидно, это и был покойный МатвейНатанович), а вот второе изображение Коломбину заинтриговало: смуглый красавецв кроваво-красном одеянии, с огромными полузакрытыми глазами восседал на черномбуйволе; в руках он держал дубинку и петлю, а к ногам буйвола жались дваустрашающих четырехглазых пса.

Гэндзи тоже подошел к литографии, но заинтересовался не ею,а тремя мертвыми черными розами, положенными сверху на раму. Одна была еще невполне увядшей, другая изрядно пожухла, а третья совсем высохла.

— Господи, это еще кто такой? — спросилаКоломбина, разглядывая картину.

— Индийский бог смерти Яма, он же Царь Мертвых, —рассеянно ответил Гэндзи, в упор глядя на позолоченную раму. — Глазастыепсы высматривают добычу среди живущих, а петля нужна Яме, чтоб выдергивать изчеловека душу.