никак не проявит себя на протяжении многих лет, десятилетий, столетий или тысячелетий, приводит Терстона к мучительным размышлениям: «Я узрел весь ужас Вселенной, и даже весеннее небо и летние цветы теперь всегда будут казаться мне отравленными». Такие чувства овладеют еще многими рассказчиками в последующих произведениях Лавкрафта.

Довольно банальная деталь, не перестающая вызывать интерес и у читателей, и у исследователей, – это правильное произношение слова «Ктулху». В письмах Лавкрафт приводил разные варианты, однако каноничный относится к посланию от 1934 года:

«…в имени должна отразиться неуклюжая попытка человека уловить фонетику совершенно нечеловеческого слова. Имя этому адскому существу придумали создания, чьи голосовые органы совсем не похожи на человеческие, а значит, оно никак не связано с речевым аппаратом людей. Эти слоги произносились физиологическим аппаратом, который абсолютно не похож на человеческий, поэтому человек никогда не сумеет воспроизвести его в совершенстве… В действительности наиболее близкое произношение и запись данного слова нашими буквами можно передать как что-то вроде Кхлул-хлу, при этом первый слог звучит гортанно и низко. Первая „у“ как в английском слове full („фул“), и весь первый слог произносится практически как „клул“, а буква „х“ прибавляет ему гортанности и хриплости»60.

Существуют и противоречащие данной информации свидетельства (однозначно ошибочные) некоторых коллег, утверждающих, будто слышали, как Лавкрафт произносит это слово. Дональд Уондри передавал его на письме как «К-Лутл-Лутл»61, а Р. Х. Барлоу – как «Кут-у-лу»62. Хотя многие продолжают без зазрения совести использовать вариант «Ка-тул-ху», его точно стоит вычеркнуть, поскольку, по словам Уондри, именно так он изначально произнес это слово в присутствии Лавкрафта, который в ответ удостоил его непонимающим взглядом.

Уход от космизма «Зова Ктулху» к внешней приземленности «Модели Пикмана», написанной, скорее всего, в начале сентября, кажется шагом в неверном направлении, и хотя этот рассказ никак нельзя отнести к лучшим произведениям Лавкрафта, он все-таки обладает некоторыми интересными особенностями. Турбер, рассказчик, изъясняющийся нетипичным для Лавкрафта разговорным языком, хочет поведать, почему он перестал общаться с недавно пропавшим художником Ричардом Аптоном Пикманом из Бостона. Турбер продолжал поддерживать отношения с Пикманом, когда многие другие знакомые уже отказались от контактов с ним из-за его жутких картин. Однажды Пикман отвел Турбера в подвал одного дома в Норт-Энде, обнищавшем районе Бостона, где неподалеку от древнего кладбища Коппс-Хилл располагалась его потайная студия. Там Пикман хранил свои самые страшные картины. К примеру, на одной из них было изображено «громадное безымянное кощунственное существо с горящими красными глазами», обгрызающее человеческую голову, будто ребенок с леденцом. Слышится странный шум, и Пикман торопливо объясняет, что это, наверное, крысы шуршат в подземных туннелях, которыми пронизан весь район. Пикман уходит в другую комнату и делает шесть выстрелов из револьвера – довольно странный способ расправиться с крысами, правда? Уже выйдя из студии, Терстон понимает, что случайно забрал прикрепленный к холсту снимок. Сначала ему показалось, будто на фотографии изображен какой-то живописный фон, но, приглядевшись, он с ужасом обнаруживает, что это и есть монстр с картины – «на настоящей фотографии».

Думаю, каждый читатель сумеет догадаться о концовке рассказа, хотя интересен он не столько сюжетом, сколько местом действиям и эстетикой. Норт-Энд описан довольно точно, вплоть до названий улиц, правда, не прошло и года после написания рассказа, как Лавкрафт с разочарованием обнаружил, что почти весь район был снесен под новую застройку. Упомянутые в рассказе туннели действительно существуют и относятся, скорее всего, к колониальному периоду (возможно, их когда-то использовали для контрабанды)64. Лавкрафт живо передает атмосферу упадка, излагая таким образом (через Пикмана) свои взгляды на необходимость сохранения культурного наследия:

«Боже! Как ты не понимаешь – подобные места [Норт-Энд] не просто создавались, а развивались! Здесь жили, испытывали чувства и умирали многие поколения – еще в те времена, когда люди не боялись жить, чувствовать и умирать… Нет, Турбер, такие старинные места пребывают в великолепной дреме, они полны чудес и ужасов, которые ни за что не встретишь в обычной жизни, и при этом ни одна живая душа их не понимает и не видит в них пользы».

В «Модели Пикмана» излагаются и другие близкие Лавкрафту взгляды. По сути здесь в прозаической форме представлены многие художественные принципы «странной» литературы, которые Лавкрафт кратко описал в «Сверхъестественном ужасе в литературе». Когда Турбер заявляет, что «любой журнальный художник может разбрызгать краску и назвать свое произведением кошмаром, шабашем ведьм или портретом дьявола», в его словах отображаются многочисленные порицания из писем о том, что при создании «странного» искусства требуется художественная искренность и знание истинных основ страха. «…Только настоящий художник знает достоверную структуру ужасного, знает физиологию страха, а именно точные линии и пропорции, связанные со скрытыми инстинктами или наследственными воспоминаниями о страхе, он добавляет подходящие цветовые контрасты и световые эффекты, чтобы пробудить дремлющее ощущение странности», – добавляет Турбер. Данное утверждение с учетом некоторых изменений и можно считать идеалом Лавкрафта в «странной» литературе. И когда Турбер признается, что «Пикман во всем был, как в замысле, так и в исполнении, совершенным, почти научного уровня реалистом», кажется, будто это сам Лавкрафт снова заявляет о недавнем отказе от прозаико-поэтической техники Дансени в пользу «прозаического реализма», который станет главным признаком его более поздних работ.

Правда, в «Модели Пикмана», помимо банального сюжета, есть еще несколько недостатков. Картины Пикмана вызывают у Турбера, прошедшего через мировую войну и вроде бы считавшегося «крутым» парнем, невероятный ужас и шок, его реакции неправдоподобными и чересчур эмоциональными, в связи с чем у читателя складывается впечатление, что герой вовсе не такой уж закаленный, как сам утверждает. А разговорный стиль, как и в случае с рассказом «В склепе», просто не подходит Лавкрафту. Хорошо, что впоследствии он перестал его использовать, не считая употребления диалекта Новой Англии.

Я уже упоминал, что изначально Фарнсуорт Райт отказался публиковать «Зов Ктулху» в Weird Tales, но по каким причинам, Лавкрафт не указывает, отмечая между делом лишь, что Райту история показалась «медлительной»64. Нигде не говорится, что редактор счел рассказ излишне дерзким или шокирующим для своей читательской аудитории. А вот более традиционную «Модель Пикмана» Райт ожидаемо принял без промедлений и напечатал уже в октябре 1927 года.

Любопытно, что в конце августа 1926 года Лавкрафт отправил три рассказа в журнал Ghost Stories, среди них был «В склепе», а названия двух других он не указал (вероятно, речь идет о «Холодном воздухе» и «Безымянном городе»)65. Как и в случае с Detective Tales, куда он тоже посылал свои