– А разница-то в чем? Ну, допустим, есть логика в рассуждениях ваших, эфемерная, но все же есть. А в чем же разница тогда между людьми и человеками, как вы их называете?

– Так я вам сказал уже, в общем-то, все, – Павлик выдохнул и устало пожал плечами. – Людьми мы рождаемся, и это как бы данность общая. А вот человеками нам еще стать предстоит. Человек, если хотите, – это потенциал. Потенциал роста, если вам так понятней будет. Но коли с самого рождения в голову вдолбить, что вы уже человек, то к чему вам потом стремиться-то? Раз вы уже человек, получается, что ни роста для вас нет, ни потенциала! Вот подмена понятий свою злую шутку и сыграла: шанса у вас, даже чисто теоретического, нет! Для роста этого нет, я имею в виду. И нет его потому, что кто-то специально подлог сей преднамеренно осуществил, и через пословицу ту, которую вы упоминали, в том числе…

– Рептилоиды? – с провокационной улыбкой немедленно отреагировал Игорь Сергеевич.

– Вот ведь, – хмыкнул Павлик, – вам только скажи… Да какая разница, кто? Это вот как раз черта людей характерная очень: их в клетку заперли, а они все выясняют, кто же запер? То ли рептилоиды, то ли аннунаки какие-нибудь.

– Господи, а это еще кто? – с усмешкой качая головой, встретил новых персонажей его собеседник.

– Да пес его знает! Я специалист по неземным формам жизни, что ли? Говорят, что и такие еще есть, – Павлик устало усмехнулся и пожал плечами. – Может, правда, может быть, и есть. Только копаться начни – все что хочешь есть, и чего не хочешь – тоже, кстати. Тут у нас вообще место интересное. За что ни возьмешься – все есть…

Неслышно возник кальянщик и начал колдовать со своими приспособлениями. Игорь Сергеевич потянулся к графинчику и налил Павлику текилы.

– Странный день, кстати, – оживился тот. – Я ж говорю: слаб на спиртное – хмелею быстро. А тут – на тебе! У вас «Людовика» засадили бутылку, тут уже – грамм по триста! И ни в одном глазу же! Как будто ситро пьем. Бывает ведь…

Игорь Сергеевич улыбнулся и плеснул себе граппы.

– Ну ладно – люди, человеки, рептилоиды… Это все, конечно, невероятно интересно и увлекательно. А что дальше у вас-то было? Чем история та закончилась?

– Закончилась? – молодой человек что-то с великой задумчивостью изучал в тарелке и некоторое время молчал. Потом тряхнул головой и поднял отрешенный взгляд. – Такие истории не заканчиваются, Игорь Сергеевич, если хотите мое личное мнение на этот счет знать. Тут конца никакого нет и быть не может. Я же на чем остановился? А, шестой сон, – он махнул рукой. – Четвертый сон Веры Павловны, шестой сон Павлика Андреева, как в народе говорят, – он скривил рот в кислой полуулыбке. – Я же потом, после снов этих, которые один за одним зарядили, еще к тому же на форуме том сновидческом полаялся – как чувствовал, что дальше только хуже будет… – он снова посмотрел вверх, на ночное небо и тряхнул головой. – Знаете, как говорят: задом чувствовал! Вот точно так и вышло. То ли цифры меня с панталыку сбили, – он смущенно улыбнулся, – эзотерика эта… Семь – число особенное, священное… Вот я этого сна седьмого и боялся, с одной стороны, а с другой – вы не поверите! – ждал! И срусь, как котенок маленький, и тянет что-то: а что там, дескать, будет-то? А кто ждет, – Павлик хмыкнул, – тот, как известно, дождется. Вот и я дождался… Я же смирился тогда почти. Раз такое дело, думаю, пусть уж оно все своим чередом и идет. Хотя это от безнадеги все, а не от смелости какой. Говорю же: психика устала совсем, видать, вот и расслабился… А сон этот – седьмой – тут уже, на подходе. Только зря я его боялся: ничего в нем особенного не было, в седьмом сне том. Все, как раньше: поле, очередь, грохот, ужас… Короче, я даже заснул почти сразу тогда! Сам говорю, что нет привычки, мол, каждый раз, как впервые, но, видимо, уже психика на пределе была – будто смирился организм со всем этим! Заснул я, значит, после этого сна седьмого и спал до утра спокойно. Встал помятый малость, на встречу съездил, а потом решил на Покровку выбраться, в магазин один книг поискать… Вот там все и случилось, – он надолго замолчал, только кальян булькал, потом вздохнул и посмотрел Игорю Сергеевичу прямо в глаза. – Я же до этого себя уже опытным считать начал: живу ведь как-то, справляюсь со всем этим! Даже гордость, не поверите, легкая появилась. Ну с испугом вперемешку, не без того, да… – Павлик криво улыбнулся. – Тут наружу и полезло махом, в один короткий и, что называется, ослепительный миг. Я по Покровке как раз шел…

Он рассказывал все медленнее, погружаясь в далекие воспоминания и словно теряя связь с окружающим его пространством: маленьким зеленым двориком под ночным небом и напряженно слушавшим собеседником. У Игоря Сергеевича на миг возникло ощущение, что его оппонент прямо вот сию минуту растворится, сгинув без остатка в тех самых безднах загадочного старика Юнга, о которых он упоминал до этого.

– Вот, значит, там это все и случилось, – Павлик выговаривал слова очень медленно, почти по слогам. – Вначале – мужик этот ненормальный. Идет – я бы и не обратил внимания: мужик как мужик. Одет вроде бы вполне себе ничего… А он, когда два шага уже до меня осталось, навстречу мне кинулся, глаза – блюдца чайные! На губах – пена какая-то, – он поежился, – рубаху свою – белую, как сейчас помню – одним махом до пупа как рванет! И орет мне в лицо: «Броня дымит и плавится песок!» Я тогда чуть со страху и не обгадился, уж больно неожиданно… А этот оглашенный как давай опять орать! Да и не орать даже, а петь, скорее. Или выть, если уж так-то, начистоту. Вот он мне в лицо прямо то ли поет, то ли воет… Я слова, не поверите, наизусть до сих пор помню!

Павлик пожал плечами, как поежился, и помотал головой.

– Хоть и хорошая у меня память с рождения, но, один черт, дикость это. Один раз единственный услышал, а запомнил на всю оставшуюся жизнь:

«Броня дымит и плавится песок,

Прессуется он траками в стекло.

И силой пули, пущенной в висок,

Я прорываюсь, всем смертям назло.

А остальное – суета и тлен,

Не рвется