Продолжить Пим не успевает — снизу доносятся шаги. Господит Кюглер встревоженно зовет его. Пим подходит к краю лестницы и смотрит вниз:

— Господин Кюглер?

— Простите, что прерываю вас, но… вам звонит какой-то господин.

— Господин? — Пим озадачен и раздражен одновременно.

— Касательно дела, которое мы недавно обсуждали. Боюсь, вам необходимо поговорить с ним.

Пим вздыхает и хмурится.

— Ах да, вы правы. Благодарю вас, господин Кюглер. — И, повернувшись к Анне: — Прости, я должен подойти к телефону.

— Но что ты хотел мне сказать, Пим? — спрашивает Анна. — Что ты собирался рассказать?

Пим явно настороже.

— Мы поговорим позже, — обещает он. Теперь в его голосе проскальзывает нежелание продолжать этот разговор. — Прости, но я должен идти. — И добавляет: — Прошу, не засиживайся тут. Эта пыль… Она вредна.

Ужинать садятся без Яна. Социальная служба в нестабильные времена, что же вы хотите, поясняет Мип, так что за столом они трое: Мип, Пим и Анна. Мип ставит на стол супницу густого свекольника. Пим разглагольствует о статье, только что прочитанной в газете. Когда канадская Первая армия освободила север Нидерландов, молодые женщины пытались слать весточки оставшимся на оккупированных территориях друзьям и родственникам: они писали их мелом на корпусах канадских танков. Пим находит это не только изобретательным, но и вдохновляющим. «Какая вера в будущее!» — восхищается он. Анна, похоже, не замечает чашки с супом перед собой, она не сводит глаз с Пима. Стремление отца забыть пережитые ужасы просто поражает. Он хочет жить «повседневной жизнью», не копаясь в прошлом. И Анне это невыносимо.

— Анна, ты ничего не ешь, — замечает Мип.

Анна моргает. Смотрит в чашку — и приканчивает суп, методично работая ложкой. Вытерев чашку досуха куском хлеба, она с шумом выдыхает.

— Как ты думаешь, Пим, кто нас предал? — задает она наконец вопрос, который неоднократно вспыхивал в ее голове. Тон подчеркнуто будничен, но сам вопрос из тех, что призывают прошлое. Лицо Пима застывает. Прислонив ложку к бортику чашки, он на мгновение погружается в глубокое молчание.

— Понятия не имею, Анна, — говорит он наконец и качает головой. — Правда, не знаю. — И лишь теперь, отгородившись ответом, точно стеной, осмеливается взглянуть ей в лицо.

— Думаешь, кто-то из работников склада?

— Может, и так, — теперь отец помешивает суп, давая понять, что разговор окончен.

— Господин Кюглер считает, что это сделал тот, кого взяли на место бригадира вместо отца Беп.

— Да, с ним было непросто, — кивает Пим, но безо всякого энтузиазма. — Особенно когда он нашел кошелек, который господин ван Пеле уронил на складе. Но доказательств его вины у нас нет. — И он снова принимается за суп.

— А как насчет уборщицы?

Постучав ложкой по чашке:

— Кого?

— Уборщица говорила Беп, что знала о евреях, которые прячутся в доме.

— Анна! — восклицает Мип.

— А ты-то откуда знаешь? — с сомнением спрашивает отец. — Тебе Беп сказала?

— Она сказала Мип, — отвечает Анна. — Я подслушала на кухне.

Мип хмурится:

— Анна, это личный разговор.

— Личный разговор, — повторяет Анна. — Простите, но я не думаю, что об этом могут быть какие-то личные разговоры. Только не на эту тему. Думаешь, Беп сказала правду?

— Конечно, — отвечает Мип, и в ее голосе появляются жесткие нотки. — Ты же знаешь, что Беп не станет врать. Тем более об этом. Как ты могла подумать такое?

— А что еще я могу думать? Со мной она не разговаривает.

— Ну да, у нее сейчас непростые времена, — заступается Мип за девушку. — Тебе не стоит принимать это на свой счет.

— Не стоит? Хм, — говорит Анна. — Интересная точка зрения. Я пережила три концлагеря — и не должна ничего принимать на свой счет!

— Анна! — вступает Пим, но Мип останавливает его.

— Все в порядке, Отто, — уверяет она.

Пим возражает:

— Нет, не в порядке.

— Спасибо, Отто, — благодарит Мип. — Но право, не стоит беспокоиться. Я и вправду не знаю, каково пришлось Анне. И тебе тоже. После того, что вы пережили. Могу лишь представить.

— Ты не можешь этого представить, — поправляет Анна. — Ну а ты, Мип, что думаешь? Ты веришь, что в гестапо позвонила эта уборщица?

— Хватит! — решает наконец Пим. — Анна, прекрати. Если женщина, которая иногда приходила пропылесосить ковры в конторе, поделилась с Беп своими подозрениями, это вовсе не означает, что нас выдала! Город полнится слухами. Происходят непредвиденные случайности. Господи, да в наш дом вламывались грабители — сколько раз, Мип?

— Три.

— Три раза. Вдобавок, мы сами наделали ошибок. И много ошибок, я уверен. Оставляли открытыми окна, когда надо было их закрывать. Запирали входную дверь, когда не следовало бы. Выглядывали через шторы средь бела дня! За два года, уверен, у многих возникло подозрение. Но чтобы обвинить хотя бы кого-то одного, у нас нет ни малейших доказательств. — Отец подносит ложку ко рту и с шумом втягивает содержимое. Анна понимает, что Пим пытается закончить разговор. В каком-то смысле ее это не удивляет. Но с другой стороны, она потрясена. Как он может быть таким спокойным? Его жена умерла. Его дочь умерла. Его друзья умерли. Как можно просто сидеть и хлебать суп?

— Почему ты не хочешь знать, Пим? — спрашивает Анна, и голос ее — как лезвие ножа.

— Потому что никому от этого не станет легче, — наконец признается он. — Мстить? Призывать к ответу? — Он поднимает глаза и смотрит на Анну. Его взгляд тяжел и зловеще притягателен. — Это лишь причинит боль, Аннелиз. Еще больше боли.

— То есть виновные не заслуживают наказания? А мертвые — справедливости? — спрашивает Анна. — Ты это хочешь сказать?

— Я хочу сказать, что ни секунды оставшейся мне жизни не посвящу возмездию. А что касается мертвых… Мы живы, мы любим друг друга, а они живут в наших сердцах. Это и есть справедливость, которой они заслуживают. Так я думаю.

Анна не сводит с него глаз.

Позади Пима стоит Марго: в очках, одетая в белую свежестираную сорочку, с расчесанными на ночь волосами. Такая, какой ее помнит их отец.

В ту ночь Анна берет «организованную» ручку «Монблан» и касается пером бумаги — появляется маленькая чернильная точка. Но затем точка превращается в слово, а слово — в предложение.

Когда-то она верила, что, став писателем, прославится и сможет ездить по разным городам мира и пользоваться всеобщим обожанием. Теперь она знает, что такое будущее — всего лишь фантазия. Она никогда не прославится. Не получит всеобщего обожания. Ее история слишком сильно отравлена болью и смертью. Кто найдет силы ее прочесть?

14. Вся правда о желании