живой. — Муши, — воркует она, уткнувшись в мягкий кончик кошачьего уха. — Муши, маленький Муши, сладкий, сладкий мальчик.

— На время один из продавцов брал его домой для жены, — говорит Мип, ласково почесывая костлявый кошачий лоб. — Но она отослала его обратно — дьяволенок никак не отучался драть обивку.

— Еще бы он не драл обивку — он же знал, что это не его дом, — Анна прижимает Муши к груди и трется щекой о его голову, но, видимо, ее объятья слишком тесны, потому что кот вдруг вырывается из рук, спрыгивает на пол и убегает; Анна ощущает болезненный укол утраты. Она вспоминает о своем милом маленьком полосатом Дымке, к которому была так привязана. Но по настоянию Пима кота в Убежище не взяли. Когда оказалось, что Петеру это позволили, она пришла в такую ярость, что прямо-таки возненавидела мальчишку. А вот теперь — снова Муши. По крайней мере, Бог снизошел до милости к черному, как сажа, котику-мышелову.

Встав из-за стола, она направляется в кухню, чтобы приманить месье Муши мисочкой молока, но внезапно натыкается на необычное зрелище. Беп с зажженной сигаретой.

— Беп?

Беп ведет себя так, точно ее застигли на месте преступления, и спешит затушить сигарету, бросив ее в раковину и открыв кран.

— Беп, прости, — говорит Анна. — Я не хотела тебя пугать. В самом деле, вовсе не обязательно прятать сигарету.

— Господин Кюглер не любит, когда курят на кухне. И я в самом деле не люблю курить. Просто иногда сигарета успокаивает нервы. — Она прокашливается. Когда-то Беп носила модную пышную прическу, над которой парикмахеру с Кайзерграхт приходилось немало потрудиться, а теперь ее волосы стали тусклыми и безжизненными. Цвет лица — землистым. Но она изменилась не только внешне. Прежде она излучала тепло, сейчас оно сменилось холодом и отчуждением.

Поначалу Анна молчит, пытаясь понять, в чем тут дело. И в голову приходило лишь одно.

— Беп, — спрашивает она. — Ты меня теперь ненавидишь?

Беп отвечает так, точно ее обожгла искра из кухонной печки.

— Ненавижу тебя? Что ты, Анна. Как ты можешь думать… — начала она. — Как ты вообще могла подумать… — но так и не заканчивает.

— Просто ты все утро со мной не разговариваешь. Ни полслова.

Беп вздрагивает. Качает головой.

— Прости. Прости, если я кажусь отчужденной, — шепчет она. — На самом деле… просто слишком много всего. Я уже не могу. Я так долго молилась Богу, чтобы все наладилось, — и видишь, что произошло? Что вам пришлось претерпеть. Твои мама и сестра. Ван Пелсы. Господин Пфеффер. Их больше нет. Мне снятся жуткие кошмары. Это слишком, Анна. Понимаю — это звучит так, будто я бесчувственная трусиха. Но… просто все это слишком тяжело.

— И вовсе не трусиха. — В словах Беп сквозило что-то похожее на прежнюю близость, и Анна почувствовала, что благодарна ей. — Я пытаюсь это принять. То, что я не какая-то особенная. Ведь столько людей потеряли всех. Потеряли всё. Но… Я не могу думать… — Она качает головой. — Я не знаю, как жить дальше. Начинается новый день, я его чем-то заполняю, но он остается пустым, и мне отчаянно хочется это изменить, — слышит она собственный голос. — Мне нужна цель. То, ради чего можно жить.

Она сглатывает комок в горле. При мысли о цели она неизбежно вспоминает свой дневник. Он давал ей эту цель, даже оставаясь неуклюжими признаниями взрослеющей школьницы. Последняя невинная цель в жизни Анны.

— Помнишь, когда мы прятались, я вела дневник. Знаю, все думали, что это глупости. Девичьи каракули. Но для меня он был так важен. Он был совсем-совсем мой. — И это правда. Когда она теперь думает о нем, ощущение потери почти физическое. Точно она потеряла часть тела. Руку или ногу. — А теперь его больше нет. — Всех ее трудов. Всех этих слов. Сморгнув, она возвращает себя в реальность и проводит пальцами по волосам. — Иногда я чувствую огромную вину. Мама погибла. Сестра тоже. Столько смертей — а я горюю из-за стопки бумажек. Что это говорит обо мне, Беп? — спрашивает Анна. — Кто я после этого? — И в тот момент она искренне надеется получить ответ. Но ворота тут же закрываются. Анна слишком разоткровенничалась. На лице Беп появляется странное выражение. Она хмуро молчит, но в глубине ее взгляда кроется какое-то возбуждение.

— Что? — спрашивает ее Анна. — Что случилось, Беп?

Но Беп лишь качает головой.

— Меня ждет работа, прости, — объявляет она и выходит из комнаты.

Оставшись одна, Анна чувствует, как ее сокрушает чувство потери. Чувство тошноты поднимается из желудка, и ее рвет в раковину — так, что брызги желчи попадают на сигарету Беп. Анна потеряла способность находиться среди людей. Ей нужно заново учиться защите от них. И защите их от себя. Открыв кран, она отмывает раковину.

Если тебе нехорошо, скажи Пиму, — велит Марго.

— Заткнись, — отвечает Анна. — Неужели ты не можешь… просто помолчать?

В коридоре она слышит тихое бормотание: отец говорит по телефону. Господин Кюглер открывает дверь конторы, видит ее и растерянно моргает.

— Анна? — спрашивает он, но она не останавливается и не поднимает глаз.

Куда ты, — не отстает от нее Марго. — Куда ты, Анна? Мип нужно, чтобы ты закончила работу. — Но Анна уже выскальзывает из внутренних дверей конторы. И слышит, как Муши прыгает по лестнице перед ней. — Анна, тебе нужно закончить работу, — кричит сестра. Муши оглядывается, а затем спешит наверх, припустив по крутым ступеням на грязную лестничную площадку, где окна до сих пор заклеены непрозрачным целлофаном.

И тут перед ней вырастает книжный шкаф.

Всего-навсего потертый старый шкаф, сколоченный отцом Беп из старых досок. Сооружение на три полки, загнанное в угол у окна, забитое выгоревшими папками с отклеивающимися ярлыками, под которыми видны натеки засохшего клея. А над шкафом прямо на цветастые обои прикноплена старая карта.

А вот засов и шарнирный механизм скрыты от глаз. А еще скрыта деревянная дверь за шкафом. Все, что нужно — потянуть за надежно спрятанный шнур, сдвигающий засов, и шкаф отодвинется, потому что это не шкаф вовсе. А секретный ход.

Муши, мурлыча, трется о ее лодыжку, когда она вытягивает руку. Ее пальцы касаются шершавого дерева. Анна смотрит на полку, точно может видеть сквозь нее, но тут ее пугает чей-то голос, и она отдергивает руку.

— Анна?

Это не Марго, это Пим. Он застывает на полпути наверх и смотрит на Анну со слегка озабоченным видом. Не иначе как Кюглер сообщил ему, что дочка вышла из конторы. Пока Пим поднимается к ней, она не спускает с него глаз.

— Анна, —