— болезненный ребенок? Не она подхватывала любую заразу, какую только можно было подхватить?

Уродливый свитер с истрепанным до бахромы подолом, да к тому же коричневый, а этот цвет Анна всегда презирала, — но как же ей его хотелось. Именно потому, что мама отдала его Марго, а не ей. И устыдилась того, что о ней все забыли. Марго получила свитер, а Анна что? Чесотку.

Через день после того, как мама дала Марго свитер, в их отделении женского лагеря проводилась селекция. Нет, не в газовую камеру. Но, по слухам, в трудовой лагерь в Либенау, далеко от Аушвица-Биркенау, и — какое счастье! — Анна, Марго и мать, все трое, прошли отбор для отправки, но тут лагерный врач обнаружил, что у Анны чесотка. Не заметить ее было трудно: мокрые красно-черные болячки на руках, запястьях и шее. Так что вместо вожделенного Либенау Анну отправили в чесоточный барак. После чего Марго и мать тоже остались. Чего могли не делать. Могли ехать в Либенау. Там не дымили трубы крематория. Просто работа на фабрике. Они могли выжить. Но они остались — потому что у Анны была чесотка.

Иногда Анна еще ощущает под ногами ледяную землю. Марго отправилась с ней в барак, чтобы она не была в одиночестве, и скоро чесотка была у обеих — ничего удивительного. Они сидели рядышком на грязных нарах, в полумраке, подоткнув под себя одеяло, и молчали. Анна смотрела в пустоту, слушая стоны больных и возню попискивающих крыс. Когда из-под стены в барак проник луч света, она не сразу поняла, что происходит. И тут услышала голос матери. «Получилось?» — спрашивала она, и другой женский голос ответил: «Да». Мама и еще одна женщина из барака умудрились сделать подкоп под стену. Анна услышала, как мать зовет их с Марго, но к тому времени почти лишилась голоса и не могла прокричать ответ. Тогда она растолкала Марго, и они поползли к дырке у пола, куда мать просунула кусок хлеба. Сестра разломила его пополам и отдала Анне половину. Она до сих пор помнит этот горький вкус и как отчаянно она проглотила свой кусок. Но даже в те мгновения, когда она должна была как никогда любить мать, она почувствовала укол гнева.

16. Доверие

У меня счастливый характер, я люблю людей, у меня нет к ним недоверия, и я хочу, чтобы все они были счастливы вместе со мной.

Дневник Анны Франк,

25 марта 1944 г.

1946

Амстердам

ОСВОБОЖДЕННЫЕ НИДЕРЛАНДЫ

К полудню от солнечного света небо стало невыносимо синим, и Анна с Грит решают, что на сегодня с них хватит школы. Они бегут вниз по лестнице и выскальзывают на улицу. Прогульщиц укоряют лишь встревоженные крики чаек над каналом. На велосипеде до киношки всего минут двадцать. Ранним утром шел дождь, и камни мостовой серебристо блестят, но Анна свободно маневрирует среди прохожих, то и дело прибавляя скорость. Она ощущает радость быстрой езды, животное удовольствие от того, как скользят по улице шины. Люди громко бранят ее за наглость, но она лишь звонко смеется и громко призывает Грит не отставать, дико при этом веселясь.

Вновь открывшиеся в пробуждающемся городе пивные, танцевальные залы и столики кафе заняты канадскими вояками. Пайковые сигареты на долгие месяцы стали ходовой валютой в городе. Владельцы лавок вывешивают в витринах объявления: ДЕНЕГ НЕ БЕРЕМ. ТОЛЬКО СИГАРЕТЫ. В кинотеатрах господствует английский, голландцам приходится довольствоваться субтитрами.

Анна и Грит покупают билеты и входят в темный кинозал: помещение с рядами стульев напротив беленой стены, играющей роль экрана. Чтобы громко заявить о своей свободе, они цепляются ногами за передние стулья: юбки натягиваются, оголяя колени и демонстрируя икры.

Фильм оказывается комедией. Толстый коротышка и долговязый человек — лучшие друзья, но толстяк вечно напрашивается на шлепок или тумак. Легко заметить, что именно он веселит аудиторию и всех смешит. А от тощего лишь отскакивают шутки, и он смешно лупит друга бутылкой газировки или отвешивает ему оплеухи. За толстячком с лаем гонится болонка. А еще гонится повар-китаец, размахивая разделочным ножом. А еще женщина, которой порвали юбку. Все смеются. Анна смеется. Так, будто не может перестать, будто вот-вот утонет в собственном смехе.

Вывалившись на улицу, девочки все еще смеются. Прислонившись к оконному переплету, украшенному рекламными плакатами, отдуваются.

— Господи Иисусе, это уж слишком, — стонет Грит.

Анна, со смехом замечает:

— Ни разу не слышала, чтобы ты это говорила.

— Что говорила?

— Господи Иисусе.

Грит лишь пожимает плечами:

— Да это просто присловье такое.

Мимо проезжают на велосипедах двое канадских солдат:

— Эй, красотка! — Один из них широко улыбается Грит. — У тебя сейчас блузка порвется! — И еще что-то, на что Анниного английского не хватает, но отчего оба фыркают — и колесят дальше по своим делам.

— Что он сказал? Что сказал? — Грит изнемогает от любопытства.

— Он сказал: «Здравствуйте, прекрасные дамы, пожалуйста, выходите за нас замуж и поедем жить в наши замки в Канаде».

— Что, правда?

— Не-а.

— А в Канаде есть замки?

— Не знаю. Может, и есть. — Она выдыхает. — Мне пора.

— Ой, только не говори, что тебе снова надо в эту дурацкую контору отца!

— Надо.

— Так нечестно. Пошли ко мне. В это время дома никого. Будем делать, что захотим.

— Может, завтра. Сегодня я обещала отцу.

— Обещания, — Грит пожимает плечами. — Но пока ты не ушла, — улыбается она, — у меня для тебя кое-что есть.

Подруга извлекает из кармана губную помаду, и Анна улыбается в ответ:

— Откуда она у тебя?

— От Хенка. Его брат дал ему целую кучу, — шаловливо шепчет Грит, снимая колпачок. Анна в ответ складывает губы бантиком. Чувствует липкое, жирное прикосновение помады. Сама Грит круглит рот, показывая, как надо. — Идеально! — раздается ее озорной смех. — Ты неотразима!

Но внимание Анны привлекает фигура человека, прислонившегося к кирпичному парапету в конце моста через канал. Это тот самый юнец с соломенными волосами, работник склада. Болтается без дела в лохмотьях не по размеру и глазеет на них.

— А это кто? — любопытствует Грит.

— Имени не знаю. Работает у моего отца на складе.

— Ага. Кажется, что-то его очень интересует, — подчеркивает она и подталкивает Анну локтем. — Знать бы, что именно.

Любопытство. Вот и все. Именно из любопытства Анна ведет велосипед до Принсенграхт, а не едет на нем. Поначалу она украдкой оглядывается через плечо. Нагнувшись поправить шнурок, нет-нет да посмотрит. Пропускает старика с тростью, уступает дорогу паре велосипедистов, звенящих в звонок