— хотят свернуть на Лейдсеграхт. Всякий раз она видит его позади: парень целеустремленно шагает, руки в карманах, плечи ссутулены.

Она взволнованна и немного напугана. Над головой с криками реют чайки. От лодочных моторов разит бензином. Когда она добирается до толстой желтой афишной тумбы на углу Розенстраат, оглядывается уже в открытую. На полпути через мост к Вестермаркт, пока катер медленно пыхтит под мостом, она останавливается и прислоняет велосипед к каменной кладке. Мгновение преследователь медлит, но тут же идет к ней.

— Ты за мной следишь, — прямо заявляет она.

— Может, и так, — отвечает он.

— А зачем? — Она чувствует, что его взгляд проникает сквозь ее напускную храбрость.

— А ты как думаешь?

— Понятия не имею.

— Не имеешь? — Его губы кривятся в ухмылке. — Заметил, как ты выходила из киношки. Тебе нравится, когда солдаты свистят вслед?

Внезапно становится горячо:

— Они не мне свистели.

— A-а. Хочешь сказать, твоей подружке с большими титьками?

Анна поджимает губы.

— Ну а мне больше нравишься ты, — говорит парень.

— Правда? Какая честь. — Она хмурится. Однако чувствует прилив радости — и удивляется этому ощущению.

— Мне нравится твое лицо. И как ты смотришь.

— На что смотрю?

— Смотришь на всякое. — Он пожимает плечами. — Мне понравилось, как ты смотрела на меня. Но я не был уверен.

— В чем?

Парень смотрит на нее.

— Ты — дочка хозяина. А я — просто уборщик. Вроде мусора из канала.

Анна отвечает на его взгляд.

— Ты христианин, — говорит она. — А я — еврейка. — Сказав, ждет ответа. Чтобы оценить его. Но следует лишь ленивый выдох. — Для тебя это ничего не значит?

— Ну… Папа говорил, что евреи — кровопийцы. Но папа вообще всех ненавидел. А мне все равно, хоть ты с луны. Просто хочу потрогать твое лицо.

Анна глубоко дышит. Этот парень так близко. Такой мужественный. Она чувствует напряжение от одной только близости их тел. Чует горький запах его пота. Неужели ее колет чувство вины? Марго в жизни не согласилась бы стоять совсем-совсем рядом с таким неотесанным мальчишкой. Собственная привлекательность ощущается Анной как разновидность боли.

— Это все, что ты хочешь? — спрашивает она. — Коснуться лица?

Выражение лица у парня меняется. Он поворачивает голову, не понимая, дразнят его или нет. По глазам видно, что он обижен. Ему больно. Он колеблется.

— Ну, тогда, — подсказывает Анна. — Я — вот она.

И тут он выпрямляется. Приободряется, но взгляд еще насторожен.

— Ты хочешь сказать… сейчас?

Колокольня Вестерторен бьет четверть часа. Парень озирается по сторонам, но спешащие по своим делам голландцы больше заняты собой, чем тем, насколько близко друг к другу они стоят. Он делает еще шаг вперед. Она смотрит, как поднимается его рука, видит грязь под ногтями, но потом переводит взгляд на лицо, а в это время его пальцы осторожно скользят по ее щеке. Совсем легонько, но она точно прирастает к земле. На мгновение из его глаз уходит боль.

— Можно я сделаю это еще раз? — спрашивает он, но, похоже, не собирается ждать ответа. Подняв руку, он вдруг с таким чувством близости гладит ее по щеке, что у Анны щемит сердце. Приоткрыв губы, она подается к нему и в следующий же миг хватает его и прижимается к его губам своими. Это не поцелуй, это нападение. Точно она хочет проглотить его целиком. Она вцепляется ему в волосы, словно желая их выдрать. Она хочет втянуть его в себя, как втягивают воздух. Теперь она хочет куда больше, чем мог предложить ей на чердаке Убежища влажный рот Петера. Хочет его дыхания. Его крови. И она пробует ее на вкус, кусая его губы.

Взвизгнув от боли, он отшатывается. Моргая от потрясения, он вытирает рот и в недоумении пялится на пятно крови, смешанной с помадой, на своих пальцах. Анна смотрит на него безумными полными слез глазами, прыгает на велосипед и спасается бегством.

Принсенграхт, 263.

Конторы компаний «Опекта» и «Пектакон»

Амстердам — Центр

Добравшись до ворот здания, в котором работает отец, она переводит дух и, все еще утирая слезы, оттаскивает велосипед на склад. Там царит кориандровый дух, в тяжелых солнечных лучах висят пылинки. Рабочие, слишком занятые, чтобы поздороваться, не обращают на нее внимания — и это приносит облегчение. Она осторожно поднимается по крутым ступеням, задерживаясь у дверей конторы, чтобы собраться и сделать лицо. Когда-то друзья знали ее как человека с вечно беззаботным лицом. Но теперь сердце в груди колотится как барабан, и внутри все гудит от гнева и голода. Тяжело дыша и крепко зажмурившись, она изо всех сил пытается подавить болезненный всплеск желания, вкус которого резок и горек, как вкус крови этого парня с соломенными волосами.

— Извините, я опоздала! — с деланой беззаботностью объявляет она, влетая в приемную. Мип смотрит на нее с некоторой тревогой.

— Опоздала? О! — и отмахивается. — Я и не заметила. Кажется, у Беп есть пачка корреспонденции, которую требуется разобрать.

Анна поднимает глаза, скидывает с плеча сумку с книгами. Беп нервно следит за ней из-за стола напротив, а потом сшивает степлером стопку бумаг.

— А где все? — интересуется Анна. Поднимаясь со склада, она заметила, что дверь кабинета отца закрыта, но это ничего не значило. У Пима вечно кто-нибудь торчал. Торговцы, рекламные агенты, поставщики специй и всякие муниципальные служащие, каждый со своей резиновой печатью, каждому нужно поставить оттиск. Но теперь Анна в недоумении. — А где господин Кюглер? А где господин Клейман?

Мип бросает на нее быстрый взгляд:

— В кабинете твоего папы.

Звучит это как-то странно. Мип позволила себе назвать его по-другому. У себя в квартире Мип зовет отца по имени, Отто, в конторе же он всегда господин Франк. Но вдруг — «в кабинете твоего папы».

Беп устало объясняет, что требуется от Анны, потом берет чашку и блюдце со своего стола и объявляет: «Схожу помою посуду», все еще стоя. Анна не успевает отрегировать, как Беп уже спешит прочь на кухню позади кабинета ее отца, остановившись лишь для того, чтобы забрать пустую чашку со стола господина Клеймана.

— О Беп, — Мип протягивает собственную чашку и блюдце, но Беп уже убежала. — Анна, прости, не могла бы ты отнести и это? — спрашивает она тусклым и растерянным голосом, каким скрывают переживания.

— Что случилось?

— Ничего.

— Но случилось ведь.

— Не знаю, о чем ты.

— Чего-то ты недоговариваешь.

— Анна, пожалуйста. Чашку.

Поджав губы, она повинуется. Проходя мимо отцовского кабинета, прислушивается к переплетениям голосов — но слов не разобрать. Скользнув на кухню, ставит чашку Мип в раковину.

— Еще