иные его сородичи принимают порой за вожделенное щупальце — с роковыми для себя последствиями; ему известно, что это громадная макаронина или спагетти, которую Кашалот во что бы то ни стало обязан скушать, дабы подать пример всем другим зоофагам. И он хватает ее и начинает заглатывать, а эта проклятая спагеттина какая-то бесконечная, она всё не кончается, и Кашалот трясет ее, желая разорвать, и запутывается в ней, и не может всплыть на поверхность, чтобы вдохнуть новую порцию воздуха… Очнувшись, председатель замотал головой, стряхивая наваждение.

А как же сам инициатор этого жестокого эксперимента? Удильщик испытал не менее сильное потрясение. Ему пригрезилось, что он в своей глубинке закинул по обыкновению подальше удочку с фонариком на конце, а когда почувствовал, что кто-то плывет к световой приманке, стал подтягивать ее всё ближе к пасти. Приблизившееся почти вплотную и тянущееся к свету существо — то ли рыба, то ли креветка, в кромешной тьме не разобрать, а свет фонарика слишком слаб, чтобы разглядеть подробности. Для креветки, пожалуй, добыча великовата — возможно, это лангуст… Объект ловли вдвое больше Удильщика, но это его не смущает, ибо желудок у него — понятие  растяжимое, как и глотка с пищеводом. И вот он делает молниеносный бросок — и добыча уже в его пасти… И вдруг он почувствовал, что у существа какой-то непривычный и притом отвратительный вкус! Однако выплюнуть его невозможно, поскольку зубы Удильщика направлены так, что назад добыче ходу нет — только вперед, в желудок. А в довершение всего проглоченное существо неожиданно начинает петь ужасно противным голосом и с явной издёвкой:

Доказал ты всем, что есть

В море мужество и честь!

Побороть себя сумел —

Хоть давясь, но всё же съел

Ты не рыбу, не лангуста,

А пирог с морской капустой.

Ты и впредь, вот мой совет,

Пироги лови на свет!

Прошло несколько минут, пока Удильщик, пребывавший в неподвижности с раскрытой пастью и застывшей на физиономии гримасой отвращения, сообразил, что все эти ужасные ощущения — всего лишь плод самовнушения.

— Ну как, впечатляет? — обратился он к коллегам.

— Мда-а… что-то мы тут недоучли, — Кашалот задумчиво оглядел кафе, останавливая сочувственный взор на сидевших здесь и там с унылым видом зоофагах.

Они являли разительный контраст с фитофагами, которые оживленно переговаривались, весело уплетая кто второе, кто третье, а кто уже и четвертое блюдо — Мартышка едва успевала — их обслуживать.

Приняв очередной заказ, она побежала на этот раз не на кухню, не к буфету, не в кладовку, а к председательскому пню, где собрались коапповцы, и направилась прямиком к Стрекозе.

— Вот это мне нравится! — напустилась на нее Мартышка. — Я сбилась с ног, а она тут прохлаждается! Держите заказ, а я передохну, — и она уселась на пенек.

— Лечу, лечу! — поспешно пропищала Стрекоза и полетела к столикам.

Мартышка повернулась к Раку:

— Вы тоже пожалуйте туда, с «Книгой отзывов» — не меньше десятка гостей хотят написать нам благодарность: вон за тем столиком, и слева от него, и через один… да они сами вас окликнут. Ползите скорее, пока они не раздумали…

Рак тотчас пополз к указанным столикам, прихватив упомянутую «Книгу».

Тут Мартышка обратила внимание на удрученные физиономии коллег и встревоженно спросила:

— А что это у вас у всех такой похоронный вид?

— Хороним надежду заслужить благодарность и от плотоядных гостей, — отвечал Гепард. — Во всяком случае в ближайшее время. Особенно от хищников…

И он поведал Мартышке о мысленном эксперименте, которому самоотверженно подвергли себя коапповцы-зоофаги и который позволил им в полной мере прочувствовать, как говорится, на собственной шкуре, каково посетителям-мясоедам в одночасье ломать устоявшиеся тысячелетиями вкусовые пристрастия и привычки.

Мартышка всплеснула руками:

— Вы что, только сейчас это сообразили? Тоже мне, открыли Америку! А вот я давно предвидела, что мы столкнемся с подобной проблемой, еще до открытия кафе, и, кажется, кое-что придумала, мало того — предприняла некоторые шаги.

— Какие? — быстро спросил Кашалот, но Мартышка, прежде чем самой «раскрыть карты», потребовала, чтобы сначала это сделали ее коллеги, поделившись своими идеями и планами.

Таковые оказались только у Удильщика. Его идея заключалась в том, что коль скоро моментальное перевоплощение зоофагов в фитофагов сталкивается с непреодолимыми трудностями, этот процесс надо растянуть во времени и проводить поэтапно, что сделает его значительно менее болезненным. А конкретный план касался реализации первого этапа: Удильщик предлагал оборудовать при кафе «У Кашалота» криль-бар. Собственно, вся работа по его оборудованию должна состоять лишь в том, что в коапповское озеро будет запущен криль. По глубочайшему убеждению Удильщика, криль — идеальная пища для переходного периода, то есть для периода перестройки из зоо- в фитофагов. Ведь, с одной стороны, это полноценная животная пища, на ней успешно откармливаются такие колоссы, как Синий Кит — самое большое животное, когда-либо существовавшее на нашей планете, достигающее в длину тридцати трёх метров и весящее свыше ста пятидесяти тонн; самая большая в мире рыба — Китовая Акула, — длиной до двадцати метров и весом до пятнадцати тонн; ее родственница Гигантская Акула — длиной до пятнадцати метров и весом до семи тонн… А с другой стороны, за крилем не охотятся — на заселенных им акваториях морские животные пасутся, словно копытные на полях, и это, по мнению Удильщика, позволяет психологически воспринимать криль как некое подобие пищи растительной. В качестве криль-барменов Удильщик рекомендовал пригласить анчоусов из Калифорнийского залива: эти рыбы овладели редким искусством собирать криль, рассеянный на большой площади, в плотный шар. Между прочим, полакомиться крилем из этого шара специально приплывают даже такие закоренелые хищницы, как шестиметровые синие акулы, так что прецедент включения хищниками криля в свой рацион, можно считать создан!

Этот неординарный план был выслушан в молчании, в котором чувствовалось осуждение, но увлеченный своей идеей Удильщик ничего не замечал.

Молчание нарушила Сова, спросившая:

— Это что же за криль такой? Отродясь не слыхивала.

Удильщик пренебрежительно махнул удочкой:

— Да так, мелочь всякая.