наконец… Неужели этого вы хотите?

В самом деле, Иван Алексеевич, – продолжал попутчик, – что вы все так боитесь ее, все равно ведь не избежать, а вот канителитесь, мнетесь тут, капризничаете, как маленький, просто неприятно смотреть. Вы такой зануда, Иван Алексеевич, хоть оставь вас в покое, в самом деле, какая скука…

И попутчик подвинулся с отвращением, пропуская Иван Алексиевича на выход.

Но тот не двинулся.

– А там…

– Что «там»? – с неприязнью спросил попутчик.

– Там… что-то будет?

– Понятия не имею.

– Но разве вы не… оттуда?

– Я отсюда, Иван Алексеевич, как и вы.

– И вы не были…

– Не довелось, – оборвал попутчик.

– Понимаете… насчет выбора… Так хотя бы знать, есть ли «там» или нет?

– Какая вам разница? Если есть, значит, есть, если нет, значит, нет; в любом случае не от вас… не от нас с вами, Иван Алексеевич, такие вещи зависят…

– Но хотя бы… есть ли надежда?

– Надежда есть всегда, но она, сами знаете… Она, собственно, вся – в незнании.

Иван Алексеевич, которой никак иначе не представлял себе жизнь загробную, кроме мстительного наблюденья за оставшимися в живых, умирать без знания не хотел… Человек всегда нуждается в знании, и именно таком, чтобы гарантировало надежду.

– Гарантировать могу только смерть.

– Я хотел бы увидеть внуков…

– Сколько нужно вам, Иван Алексеевич? Говорите прямо, сколько хотите?

– Хотя бы лет пятьдесят… если можно…

– Нет.

– Ну… пожалуйста… поглядите? Может быть, есть… вакансии… есть места…

Попутчик все-таки включил телефон, заглянув в который, Иван Алексеевич увидал календарные столбики, даты лет.

– На пятьдесят лет вперед – чем дальше, тем больше брони; увы, Иван Алексеевич, как я вам и сказал, скоропостижников у нас крайне мало.

– А жена моя… а она… когда?

– Это конфиденциальная информация.

– Ну… взгляните….

– Могу только сказать вам, что и она. И мало того, ваши дети. Это для вас сюрприз, Иван Алексеевич? Все там будем… Можно ли и мне спросить вас, Иван Алексеевич? Зачем вы живете?

– Живу?.. Разве жизнь в причинах нуждается, чтобы…

– Разумеется. Есть причины?

– Я просто… живу, – отвечал, краснея Иван Алексеевич…

– Ну вот видите… ни одной причины у вас… Приближаемся, и советую: выбирайте.

Иван Алексеевич вымученно улыбнулся попутчику, думая, что, если тот улыбнется в ответ, это будет хороший признак…

Но попутчик не улыбнулся.

– Я согласен на скоропостижную, – прошептал Иван Алексеевич, – только чтобы как-нибудь неожиданно…

– Разумеется.

– Но однако же… может быть… я не все еще сделал… что мог…

– Вы все сделали, Иван Алексеевич, что могли. Уверяю вас, что другие в наши троллейбусы не садятся.

– Для супруги будет удар… для детей… как они…

– Скоропостижная смерть всегда для близких трагедия, как не меньше ее трагедия и любая другая, впрочем. Любая другая самому вам мучительней обойдется. – И попутчик холодно улыбнулся. – Дороже.

– Мне хотелось бы… – пролепетал Иван Алексеевич, – я надеюсь, это возможно… последнее пожелание…

– Если это ваше последнее пожелание… постараюсь и гарантирую.

– Я хотел бы, – пролепетал Иван Алексеевич, – чтоб она… мне… как можно мучительней обошлась. – И, внезапно нащупав главную мысль, высказал ее с облегчением, под обещанную гарантию: – Мне и им… и как можно мучительней… и дороже.

Пустое место

Уже много лет один живу, как развелся. О двух комнатах царь царю. Иной раз так душе соучастника хочется, борщика… а с другой стороны, сам сварю.

Ф.М. Булкин

Пусто стало, товарищи, на земле без дорогого нашего Антон Николаича, и в душе такое творится! Громогласная, вопиющая ведь это несправедливость, от нее пробоина не заполнится уже ничем никогда, не затянется рана эта, не сойдет шрам. Так пронзительно на душе от этого, дорогие!

Вот придет весна, зацветет сирень, а все уже без него, без него. Все там будем, товарищи… Все там будем. Сами знаете, был человек, и уж нет его, только память светлая наша о нем, только это пустое кресло. Как же так, товарищи… как же так?! Ведь войдешь с утра в помещение, взгляд сам к его креслу тянется. Кресло пусто, где же он, товарищи? Где же он, товарищи, где же… где же… Словом, нужно что-то решать. Так нельзя уже дальше. Можно было бы, да нельзя. Помещение, время, бухгалтерия и отчетный отдел. Кто-то должен из нас, товарищи… Пальцем ткнет в нас начальство, сами знаете вы, если дальше будем с этим тянуть. Предлагаю голосование. Можно тайное, можно жребий, можно по старшинству. Можно тайным голосованием, но… словом…

Кто из нас, товарищи, займет его кресло?

Повесть о спичках

Жизнь же штука сложная, никому из нас непосильная, п тому в итоге вот, помираем.

Ф.М. Булкин

Каждый из нас рассчитывает договорить на том свете с теми, с кем не договорил на земле, дело ясное, все же люди. Рассказать, как дела, обсудить, обняться хочется, выпить маленечко, не такие уж мы и пьяницы, хотя часто бываем пьяненьки, но за встречу можно.

Нам же хотелось бы поговорить с одним приятелем нашим, знакомым, милейшим Федором Михайловичем. Мы недавно видались с ним на остановке автобусной. Был он весел, бодрехонький, только начал что-то рассказывать, как подошел маршрут его, он и сел. Махнул на ступеньках автобусных: после, мол, договорим. Вот и желательно, чтоб наступило все-таки «после» это. А то ведь Федор Михайлович наш год назад уж как помер. Вот как время-то летит, братцы…

Тут, пока жив, все некогда, суета, то одно бедой представится, то другое. Вроде кажется, дом приятеля через улицу, а все равно что от Москвы до Сибири. Вот помрем, да и выйдет, может, другое дело. Времени будет там досыта. Бесконечность.

По этому поводу вспоминается тут история, как еще один наш знакомый, Сергей Сергеевич, собирался зайти в гости к приятелю своему, тоже Сергею Сергеевичу. Тот работал с ним раньше в одном НИИ, они даже учились сразу после войны в одном институте, но вот, едва дотянув до пенсии, взял один из Федоров Михайловичей да уволился.

Была у него мечта – построить фрегату из спичек в натуральную величину. У каждого человека должна быть мечта, и вот этот Сергей Сергеевич покинул того Сергея Сергеевича и родной институт, с тем чтобы ее воплотить. Он строил спичечные корабли и раньше, до пенсии; самая большая его фрегата, длиной метра полтора от носа до киля, покрывалась пылью в вестибюле НИИ возле пожарного шкафа, напоминая другому Сергею Сергеевичу, что нужно как-то зайти.

Выходя с работы, первый Сергей Сергеевич всегда