Такая автобиография Василия совершенно не устроила генерала Горчакова, пустившего в ход меры физического воздействия. Вскоре Василий признался, что он — государственный крестьянин с берегов Волги, бежал на Дон за свободной жизнью. Побег был тяжелым преступлением, поэтому уже 7 января 1801 года Василия били кнутом, а после экзекуции сослали в Нерчинск на каторгу. Но уже в конце того же 1801 года Василия амнистировал новый император Александр I. Беглого крестьянина-пророка признали психически нездоровым и поручили надзору Иркутского приказа общественного призрения.

Возможно, в Иркутске генерал Горчаков и Василий встретились вновь. В 1803 году промотавшегося в пух Горчакова осудили за дачу поддельного векселя на сумму 60 тысяч рублей и отправили в сибирскую ссылку. Горчаков отбывал ссылку в Иркутске, там же, где и схваченный им крестьянин Василий.

Эта история, кроме нетривиального переплетения судеб разных людей, показывает стремление государственного левиафана тотально контролировать жизнь российского общества, в том числе ограничивать его духовные, религиозно-идеологические искания. Отступники от державного православия априори считались лицами подозрительными, неблагонадежными. Временами их считали более опасными, временами менее. Им оставался простой выбор: отречься от своих убеждений и жить в мире с государством и Церковью или же предпочесть полудобровольный эскапизм — бежать в глухие места, на окраины, туда, где всевидящие глаза и всеслышащие уши государевых слуг теряли остроту. Такой окраиной нравственной свободы и был Дон.

В 1681 году царь Федор Алексеевич созывает Поместный собор Русской церкви, который начал работу в ноябре того же года во главе с патриархом Иоакимом. Церковные иерархи обсуждали несколько вопросов, среди которых был и такой: «О предании раскольников градскому (гражданскому. — А. У.) суду». Церковная реформа 1654–1656 годов, которая проводилась патриархом Никоном под политическим прикрытием царя Алексея Михайловича, привела к масштабному расколу. Он был вызван протестом части общества против приведения русских церковных обрядов и духовных книг к греческим стандартам — в чем и заключалась никонианская реформа. Особое неприятие вызвал переход на троеперстие и предание анафеме всех тех, кто продолжал креститься двумя перстами. Но казни, которые массово проводила официальная церковь, должного действия не возымели, число старообрядцев не сокращалось. Противники реформы открывали на окраинах государства собственные молельные дома, где продолжали отправлять обряды по-привычному и ругали реформу. Всех, не принявших реформу, власти стали именовать «раскольниками», тем самым перекладывая на них всю ответственность за религиозное размежевание — раскол. Сами же сторонники дореформенных обрядов и устоев именовали себя «древлеправославными христианами». С рубежа XIX–XX веков последователи древлеправославия все чаще именуются «старообрядцами», а их движение — «старообрядчеством», или «староверием».

Уже в 1677 году в Москве хорошо знали о том, что «на Дону и по реке Медведице в казачьих юртах завелись жить старцы и попы и всякие прохожие люди в пустынях, которые печатанные вновь церковные книги, церковную службу и иконное писание хулят, многих людей из донских городков к себе подговаривают и в другой раз крестят». Дон превращался в один из центров старообрядчества, что было особенно опасно для российской светской и духовной элиты, учитывая военный потенциал и геополитическое значение донского казачества. Если казаки поголовно станут старообрядцами, то вряд ли останутся надежными государевыми помощниками в борьбе с крымцами и османами — примерно так могли рассуждать в Кремле.

Борьба с расколом и раскольниками из дела сугубо церковного становилась задачей государственной. Старообрядцы же, признанные официальной церковью еретиками, получали незавидный статус государственных преступников, которых надо судить гражданским судом. Все это активно обсуждалось в высших кругах еще до собора, но именно на нем такие меры борьбы с расколом получили подтверждение.

Собор предписывал «противников святой церкви» передавать «градскому суду и по своему государеву рассмотрению, кто чего достоин указ чинить». Воеводы, в руках которых была власть на местах, должны были арестовывать старообрядцев и предавать их суду. Чтобы организовать эффективную борьбу с расколом на периферии государства, собор принял решение об открытии четырех новых кафедр, одна из которых — Воронежская — была призвана начать войну с расколом и раскольниками на Дону.

27 ноября 1681 года главой новой Воронежской кафедры был избран игумен Свято-Троицкого Макариево-Унженского монастыря Митрофан, хорошо знакомый царю Федору Алексеевичу и близкий к его двору. Однако новоявленный епископ не сразу уехал в свою епархию. Он присутствовал при вступлении на престол Петра I, и, по некоторым источникам, именно Митрофан подносил царский венец будущему великому реформатору. Наблюдал воронежский епископ и страшные события Стрелецкого бунта 1682 года, что, вероятно, укрепило его в неприятии староверия как силы, способной привести к смуте.