Понятно.

— Забудь.

Он отпустил нити. Бруни снова расплылся в улыбке, потом с явным усилием погасил ее. Буркнул под нос:

— Прямо торжественные проводы устроили. Было бы кому.

— Не понравились чистильщики? — улыбнулся Эрик.

— Кому они могут понравиться? — негромко поговорил Бруни. — Выр…

Он осекся, глянул быстро. Эрик сделал вид, будто не заметил оговорки.

— Точно на пустое место смотрят. Даже на благородных. И только требуют: того, сего… Правду говорят, нет дара без гордыни.

— Это кто такое говорит?

— Простите, господин. Преподобные матери в приюте. Был у нас там один, все надеялся, что у него дар появится. Бахвалился, мол, не чета…

Вот и понятно, почему у парня речь не простолюдина.

— И что?

— И ничего. Врал, наверное. Но преподобные матери верили, все пытались гордыню эту из него выбить.

— Скорее всего, врал, — согласился Эрик. — Ингрид росла в приюте, говорит, там все придумывали себе родителей.

— Правда? Вот уж не сказал бы… Вы не подумайте, — спохватился Бруни, — Я про вас ничего дурного не хочу сказать. Вы с Ингрид, хоть и одаренные, а к людям со всей душой. Не то что эти…

Эрик снова посмотрел в сторону телеги. Эгиль уселся рядом с раненым, Ларс взял вожжи.

— … я не намерен отбивать себе зад в телеге, — донесся голос Колля. — Трогай, а то эти еще полдня собираться будут. Захотят вернуть лошадь — догонят.

Телега двинулась к дороге, подсохшей за последние дни.

Люди Фолки не шелохнулись, ожидая приказа господина. Фолки отдал поводья коня — не Упрямца, какого-то гнедого — Стигу, подошел к сестре.

— Что-то и вправду проводы устроили, как будто на месяц уезжаем.

Адела, улыбнувшись, обняла его, поцеловала в щеку.

— Пусть и не на месяц, но я буду скучать по тебе.

Фолки улыбнулся в ответ. Хаук шагнул к коню, потрепал по гриве. Коснулся притороченного к седлу колчана.

— На кого ты там охотиться собрался? На деревенских кур?

Фолки фыркнул.

— Сам все уши прожужжал про разбойников.

— И много ты их с седла настреляешь? Лук даже не снаряжен.

— Чтобы тетива не растягивалась. А то ты не знаешь.

— Знаю. Вот и говорю, взял бы самострел: снаряжать не надо, взвести — в стремя зацепил да дернул.

— Это не оружие, это надругательство над оружием. Луку всю жизнь учиться нужно, а самострел любому простолюдину дай — управится. Тебе, может, самострел и по нраву, а мне не навязывай, я этакую поделку в руки не возьму…

— Опять вы за свое, — улыбнулась Адела.

Хаук хмыкнул в бороду, обернулся к подошедшему Гарди.

— А ты за кого?

— А я говорю, что нет ничего лучше доброго меча, и все эти ваши стрелы с болтами — для тех, кто не хочет сойтись с врагом один на один, как подобает.

Фолки вскинулся было, потом, разглядев ухмылку на лице родича, расхохотался.

— Нет уж, на подначки я не куплюсь.

— Давайте пока сойдемся на том, что каждое оружие идеально в умелых руках, — сказала Адела. — Когда братец вернется, продолжите спор, скрасив его вином. А я послушаю…

— Нет, если мы разойдемся, тебе этого лучше не слышать, — хохотнул Хаук. Хлопнул шурина по спине. — Поезжай. Сутки мы тебя обождем.

— Раньше должны обернуться, — сказал Фолки. Взлетел в седло, не дожидаясь, пока оруженосец придержит стремя. Двое всадников пристроились по обе стороны от него, оруженосец — позади. Пешие воины двинулись следом.

Вот и убрались чистильщики, а Эрик так и не отблагодарил их толком. Хотя, учитывая предупреждения Колля насчет нового четвертого, в следующую их встречу в ход пойдут не благодарности, а боевые плетения. Эрик не стал долго об этом думать. Дожить надо до следующего раза, а, судя по всему, это не такая простая задача, как думалось поначалу.

Похоже, неведомый убийца, поняв, что до Аделы не добраться, переключился на тех, кто ему мешал. И, самое паршивое, у Эрика по-прежнему не было ни единой мысли о том, кто это мог бы быть. Разыскивая лошадей, по округе бродили все. При известной ловкости и смелости можно поймать змею и сунуть в мешок. А потом, пока все в лагере заняты своими делами, вытряхнуть один мешок в другой и завязать. Опять же, для этого нужна изрядная доля наглости, ведь вокруг шатра Хаука постоянно трутся какие-то люди. С другой стороны, никто ведь ни за кем не следит, пока ничего особенного не происходит. Вот начни кто голышом скакать — заметили бы, а так…

Разве что вряд ли это Фолки, тот бы ради Упрямца подождал несколько дней, чтобы было кому плетения подновлять. Но и в этом нельзя быть уверенным. Чужая душа — потемки…

Хаук извинений слушать не стал. Буркнул только:

— Поднялся, значит. В караул сегодня в состоянии выступить? Без людей Фолки каждый на счету.

— Раз надо, значит, смогу.

— Не геройствуй, — нахмурился Хаук. — Я должен знать, можно ли на тебя положиться. Лучше отоспись лишнюю ночь, чтобы точно никого не подвести.

Эрик глянул на солнце: перевалило через верхнюю точку, но еще высоко.

— Если я вам не нужен прямо сейчас, то я бы поспал днем. И к ночи все будет в порядке.

— Хорошо. Сходи к кухонному костру, скажи, я велел накормить, и до вечера ты мне не нужен. Ингрид с собой возьми, пусть тоже отдохнет, она все это время от тебя не отходила. За женой я сам присмотрю. Как же тебя так угораздило, раззява?

Эрик встретился с ним взглядом.

— Виноват.

— В другой раз будь осторожней.

Хаук все понимал. Но не кричать же на весь лагерь, что в нем орудует убийца? Что толку, если каждый начнет подозревать каждого? Только свары начнутся на ровном месте, в такой мутной водице убийце — самое раздолье.

Но, пропади оно все пропадом, Эрик понятия не имел, с какой стороны ждать нового удара. И в кого он придется.

У кухонного костра Эрика встретили точно родного. Обниматься правда, не полезли, но чуть ли не хором стали твердить, как они рады, что господин жив и в добром здравии, и их участие выглядело искренним. Тот самый старик от души вручил хлеб с сыром, пива тоже не пожалели. Пока Эрик ел, лишь перешептывались, потом очень осторожно пожалели вслух, что с водой совсем беда, а как без нее? Пока он болел, госпоже Ингрид вовсе не до того было, а чистильщиков разве допросишься? К ним, надменным и злым, и подходить-то боязно…

Эрик расхохотался. Этого следовало ожидать. Хотел было посоветовать молить Творца о дождике, найдется дармовой воды вдоволь. Но чувствовать нити мира и знать, что они подчиняются, опять плести было так же здорово, как снова ходить, дышать, чувствовать, и, допив пиво, он сказал лишь: