— Ведра несите, будет вам вода.

Хоть он и все еще слаб, на такое его хватит. А потом отоспится, и все будет в порядке. Если опять ничего… тьфу ты, пропасть!

Ни прислуга, ни простые воины больше его не стеснялись, разговаривали, кто о чем. Эрик невольно прислушивался: одни жаловались, что торчат который день на одном месте, добраться бы до замка да заночевать под крышей, даром что погода пока стоит. А ну как дождь? Продрогнут, замерзнут, да и телеги в грязи вязнуть будут. Другие, наоборот, радовались: заботы-то и в дороге никуда не денутся, а заниматься едой в поле или в лесу после целого дня пути куда тяжелее. С водой, вот, только беда, и дрова скоро закончатся, а так можно еще денек отдохнуть. Жаль, с дровами не получится, как с водой. А, может, получится? Надо спросить…

— …и тогда он и говорит, зазорно, значит, благородному за самострел браться. Недостойно, значит.

Эрик навострил уши. Двое солдат Хаука, один молодой, русоголовый, второй постарше, заросший бородой по самые глаза, со шрамом поперек лысины.

— То-то давеча, когда пошли лошадей искать, из телеги самострел утащил, — сказал молодой. — Меня увидел, обложил по матушке, что без дела болтаюсь.

— Радуйся, что по шее не дал. Горячий, чуть что не по нему…

— То-то и оно. Я даже просить не стал, чтобы потом на место положил. Все одно леща дадут: один за то, что за добром не доглядел, второй — что не в свое дело нос сую.

— За лошадьми, что ли, с самострелом охотиться? — задумчиво проговорил лысый.

— Да кто его знает. Я не спрашивал. Увидел, что я смотрю, обругал непотребно, потом сказал: на перепелок, надоела, дескать, свинина.

— А что в тех перепелках жрать, кости одни. Много хоть настрелял?

— Рылом я не вышел, чтобы благородные мне хвастались, много ли настреляли. Самострел вот так и не вернул. А, может, потом и положил на место, я же не сосчитаю. Вот выпорет господин Гарди за недостачу, узнаю.

— Это уж когда до замка доберемся. Здесь что толку считать, все равно на сторону не уйдут. Не змеям же продавать… — лысый осекся, опасливо покосился на Эрика.

Эрик сделал вид, что не слышал, занятый плетением. В руки, значит, Фолки этакое не возьмет… Сходить, что ли, в поле, поискать самострел? Вдруг и правда бросил? Только где ж его теперь сыщешь, трава распрямилась давно. Тогда не подумал, занятый ногой Хаука, а сейчас поздно. Найдет он самострел, и что с того, мало ли кто его сюда притащил. Сразу надо было. Задним-то умом все крепки…

Стоит ли рассказывать Хауку об услышанном? Солдат этот, даже если Эрик на него укажет, от своих слов отопрется: благородные дерутся, а чубы трещат у простых. Фолки, если стрелял он, само собой, признаваться не станет, и даже если одного самострела недосчитаются, это еще ничего не доказывает. А без доказательств Хаук шурина не обидит. Прошли те времена, когда благородные открыто резали друг друга. Сейчас все больше исподтишка: яд, там, в бокале, лошадь понесла на охоте, нашептать кому надо, чтобы обвинили в злоумышлении против государя… впрочем, это рискованно, можно и имущества лишиться. А Хаук и вовсе из другой породы: этот сражается с открытым забралом, а потому не тронет своего не будучи уверен, что это больше не свой.

Эрик надеялся, что Ингрид уже вернулась в шатер, но ее там не оказалось. Гарди, устроившись на медвежьей шкуре, играл сам с собой в «загони льва». Приглашать присоединиться не стал — оно и к лучшему, когда первая радость от того, что жив и дышит, прошла, снова навалилась усталость, и все, чего Эрик хотел сейчас — устроиться поудобней и уснуть.

— Кому ж ты так насолил, парень? — спросил Гарди, глядя как Эрик растягивается на плаще.

Эрик пожал плечами.

— Глупость и случайность.

— Угу, верю, — усмехнулся Гарди. Потянулся за фляжкой. — Выпить хочешь? За чудесное выздоровление? Мы уже думали, придется хоронить, костер-то тут сложить не из чего.

— Не хочу, спасибо.

На самом деле хотелось не просто выпить — напиться вдрызг. Чересчур много всего свалилось на него в последние дни. Но напиваться нельзя. Слишком уж быстро соображает убийца. Изобретательный, мать его так и разэтак.

— А я выпью. Чтоб спалось лучше. А то бессонница, знаешь ли, накрыла. Со стариками часто так, говорят…

Эрик подумал, что тот еще долго не будет стариком: об этом свидетельствовали и осанка, и манера двигаться, и то, как он коротал свободное время — не за едой или бахвальством, каким он был молодцом когда-то, а упражняя разум. Да и с выпивкой он видел Гарди впервые.

Гарди приложился к горлу богато украшенной фляги, запрокинул голову, заходил под бородой кадык. Удовлетворенно крякнул.

— Зря отказался. С южных виноградников привозят, старый знакомец мой… с его земель. А то давай?

Эрик мотнул головой.

— Ну и ладно, была бы честь предложена.

— Я не намеревался вас оскорбить. Прошу прощения.

— А я и не оскорбился. — Он покачал головой. — Я бы на твоем месте сейчас от собственной тени шарахался. И за девчонкой бы приглядывал. Девчонка у тебя — кремень, другие бы руки заламывали да причитали, а она ни слезинки не проронила. Был бы я помоложе, попробовал бы… Ради такой и руку не жаль сломать.

Эрик улыбнулся. Кому другому он бы сказал, что Ингрид стариков и детей не обижает, но огрызаться на добродушную подначку не хотелось.

— Так что ты приглядывай, — закончил Гарди, снова прикладываясь к фляжке.

Передвинул несколько фигур, помолчал.

— Выходит, Адела ничего не придумала. А я — старый дурак.

Эрик сел.

— Почему вы так решили?

— А кому ты, нахрен, тут сдался, тебя убивать?

— А кто сказал, что меня хотят убить?

Гарди поморщился, не отводя взгляда от доски:

— Дурака из меня не делай. Сама змеюка в мешок заползла. Больше ей ползти некуда было. — Он поднял голову. — Кабы ты врага какого за собой притащил — так нет ведь, все свои, кроме вас двоих никого не прибавилось. Значит, кому-то ты очень мешаешь самим появлением. Значит, Аделе действительно пытались подстроить какую-то пакость. И продолжали бы гадить, если бы вы под ногами не путались.

— Тогда стоило бы начать с Ингрид.

К слову, а где ее носит? В лагере-то деться особо некуда.

— А разве не с нее начали? Кобыла просто так понесла?

— Хаук сказал, оса…

— Я, конечно, старый дурак. Но не дитя малое, а в эту отговорку только дитя и поверит.

Он пригубил еще.

— Только благодаря кому твоя девчонка невредимой вернулась? Вот, то-то же.

— Я вовсе не…

— Не перебивай старших. — Гарди повысил голос, но в его речи не чувствовалось ни злости, ни обиды. — Не знаю, что уж у вас там вышло, только вернулась она целехонька. И есть еще одно. — Он воздел палец. — Это для вас, одаренных, твоя девчонка сама по себе чего-то стоит. А у нас привыкли, что женщина украшает, вдохновляет и, гм, развлекает. Ну и наследники, все дела… И без мужчины своего она — пустое место. Ингрид твоя этому аспиду, конечно, мешает. Но всерьез он ее не воспринимает. А вот тебя — очень даже. Дыра-то на рубахе откуда взялась? Которую ты вчера зашивал?