Или нам вообще пока нельзя показываться на берегах Мурмана? Эдак с полгодика, покуда улягутся страсти. Пока нормальная база не появится… с тройной охранной зоной.

Тренькнул телефон, так неожиданно, что оба вздрогнули. Переглянулись, будто в единомыслии, что это радиорубка по дальней связи, и сейчас принесут весть об объявлении Российской империи войны злокозненной Великобританией, а то и всей Европой вкупе с САСШ.

Капитан поднял трубку – начальник безопасности:

– Я сейчас подойду!

И по голосу Шпаковского сразу понял – что-то произошло. А едва с кротким стуком открылась дверь, спросил:

– Что? – Поведя бровью, дескать, «может, надо выйти от посторонних ушей?».

Но Вадим Валерьевич, зыркнув на Алексеева, всё же решил, что можно при наместнике:

– У нас ЧП. Не досчитались одного члена экипажа. Предварительное – по-быстрому – расследование показало, что он покинул ледокол ещё у Петропавловска.

– Как? Куда?

– Вероятно, проникнув на вспомогательный крейсер «Лена». Либо когда с «Кресси» пушки перегружали. Либо с лазаретными перемещениями.

– Кто?

– Вот, – на стол легла папка «Личное дело», – никогда бы на него не подумал.

– Спирт? – Мимика, интонация и довольная реакция на подтверждающий кивок были настолько похожи на «никулинские» из «Кавказской пленницы», что оба дружно заржали.

Засели в каюте у Петровича, как теперь случалось, сойдясь, почти сдружившись в спорах по любимой злободневной РЯВ-теме. Тем более что Петрович (старший механик АППУ) занимал «отдельную», что позволило, вот как в данный момент, поуютствовать за бутылочкой без посторонних халявщиков и… «и понарушать дисциплину», закрывшись от начальственного ока. Естественно – в подвахту.

Сам Вадик (Вадим Николаевич Тютюгин), будучи простым электриком на ледоколе, делил каюту со сменщиком. И пусть тот был на вахте… в общем, всё одно у Петровича было лучше во всех отношениях.

– Спирт, спирт. Только развёл по спиртометру на сорок градусов… и щепотка сахара для мягкости, – облизывающимся голосом дорисовал застольную импровизацию Вадик, – всё как положено.

Разлили, опрокинули, засипев от крепости.

– Ух ты, дерёт, не помогла твоя щепотка сахару, – Петрович быстро закидал что-то со стола в рот, закусывая. – Где взял?

– У дохтура.

– Да ладно! И от каких это щедрот наш эскулап сподобился? Да ещё в такие-то времена… я имею в виду военные.

– Поллитровку я на «Лене» в лазарете у местного врачевателя выпросил, когда помогал раненых с «Рюрика» свозить. Он и задарил.

– Так прям и испросил? Так прям и задарил? – Поморщился хозяин каюты… то ли от возрастного, почитай стариковского скепсиса, то ли от «второй опрокинутой».

– На дюжину презиков выменял, – занюхивая, коротко выдал Вадик и, увидев немного нахмурившееся лицо товарища, успокоил: – Там ни дат, ни других компроматных надписей. Если только орфография в палево…

За непринуждённым трёпом бутылку добили. Стало… однозначно хорошо!

– Да-а-а. Всё же долгие перерывы в потреблении зелья имеют свои плюсы – считай, с одной бутылки и пробрало до необходимого! Как в молодости!

– Поначалу одной и на троих хватало, – припомнил Тютюгин.

– Потом одна на двоих… и уж маловато казалось, – подхватил стармех.

– А там годы тренировок – и пол-литра на рыло не всегда в тему, требуя догнаться.

– Инфляция… – иронично подытожил Петрович. И на всякий случай озаботился: – Ты ж это… пол-литра спирта, если разбавленных – две получается?

– Обижаешь… – на стол почти с театральным стуком была поставлена вторая, требующая продолжения. Но открывать Вадим её почему-то не стал, вдруг взглянув с серьёзной паузой на собеседника… пытливо, как за последним советом:

– Я решился…

Петрович сразу понял, о чём речь. Свёл брови, молчал, поглядывая в сторону, в темноту иллюминатора.

За бортом остатками дурной погоды плескался Авачинский залив.

«Ямал» почти неслышно отрабатывал машинами – всё ещё стояли дрейфом у камчатского полуострова Шипунский, в нескольких милях от входа в бухту Бечевинская.

Там снаружи дела шли к концу.

Скоро эскадра Рожественского уйдёт к Порт-Артуру. Сам ледокол отправится опять через Арктику и где-то на Мурмане встанет на стоянку-прикол. Скорей на вечную.

– Я… – заговорил Вадим… и всего-то той паузы две-три секунды, а в голосе уже не предположительное «я решился», а упёртая уверенность «я решил»!

– Я решил! И момент подошёл! Говорят, с «британца» на «Ямал» будут передавать какие-то пушки. Вот во время перегруза можно будет спрятаться в трюме «Лены».

А ещё лучше вместе с «рюриковцами» из нашего лазарета. Насколько я знаю, несколько человек из «тяжёлых» достаточно поправились и их спишут. Дня два-три меня не хватятся, а там уже будет поздно. Вертол за мной уж точно не погонят. Прикроешь, если что, на эти три дня?

– Ты меня подставляешь, – мрачно выговорил стармех, выдернув бутыль из рук собеседника, нервно разлив по рюмкам, – после тех козлов, что к янки свинтить собирались, служба безопасности бдит, сам знаешь как.

– Но не настолько! Всё одно бардак. То раненые, то гости в чинах постоянные, то наши с оборудованием на «эбээры»[19] шастают. Я ж сам и командировался пару раз на «бородинцев».

Да и чего я тебя подставляю? Это так – на всякий случай. Я и без того уже мастеру все уши проныл, типа фурункулы донимают и в лазарет залягу. А мой сменщик – тот даже не почешется зайти проведать. Не контачу я с ним, хоть и в одной каюте бытуем.

– М-м-м… нехорошо ты поступаешь, – Петрович, наверное, хотел сказать нечто другое, но выдавил лишь это.

– Да какого дьявола я должен следовать выводам и решениям капитана, даже если они поддержаны большинством команды! – вспылил Вадим, вздохнул, тут же остыл и, примиряя, поднял рюмки: – Давай.

Выпили, но уже без прежней лёгкости. Закусывая, жевали, словно перемалывая.

– У меня другое видение ситуации, – немного заводясь, продолжил Тютюгин, – с личностной точки зрения. На хрена я вообще живу? Жил! Что в той жизни я мог совершить?

На работу ходишь, ходишь. И даже если она тебе нравится, эта работа… всё одно ты раб обязанностей. Или раб денег. Даже если ты творческий человек… один чёрт, рано или поздно вся эта художественная возня превращается в работу, ремесло. Так там ещё и муки творчества…