Офицеры молчали.

Очередной залп лёг совсем близко, закрыв миноносец всплесками… Думали, уж всё, но юркий кораблик снова выскочил без какого-либо видимого вреда.

– Дать главным калибром? – Ненюков метнул вопрошающий взгляд на контр-адмирала. – Попасть так с ходу не попадём, но пугнём…

– Погодите… сейчас, – Матусевич ждал, прикусив губу, водя биноклем, воскликнув: – Так! Вот!

– Отворачивают! – с радостным удивлением вскричал старшина. И указал правее: – Так точно, понял!

На правом фланге в дело вступили новые силы! Крейсера Рейценштейна (все три) выскользнули из серой пелены для узкоглазых сюрпризом, сразу же открыв огонь.

Дистанция была пока порядочной, попаданий наверняка ещё не случилось, но японцы ввязываться в драку были не намерены – быстро легли на курс отхода, форсируясь. Только дым и остался.

«Аскольд» и «Новик», оставив позади «Палладу», на какое-то время тоже вошли в полосу тумана.

Ненадолго…

Не прошло и четверти часа, как два силуэта вынырнули из пелены, отказавшись от преследования.

Возвращались они разрозненно – впереди коптил «Бойкий», следом «Паллада», которую нагоняла быстроходная парочка.

– Что-то на Рейценштейна не похоже. Быстро он отступил.

– Видимо, навоевался. Скоро узнаем.

– Теперь Того уже точно будет знать, что мы не ушли в Порт-Артур, – Матусевич отдал бинокль юнге-горнисту, извлёк из кармашка на кителе очки, принявшись протирать стёкла. – Одно радует – туман низовой густеет. Так, глядишь, вообще незаметными пройдём.

– М-м-м… – незначительно протянул лейтенант Ненюков, – будет вам, Николай Александрович, так волноваться. Коли и припёрся бы Хэйхатиро… время к трём пополудни, какой уж бой, когда туда-сюда и опять ночь.

Первым предупреждением был «Идзуми», невесть как оказавшийся не там, где ему положено было быть, сбросивший сообщение в эфире… открытым текстом, коротко, что говорило о важности и срочности.

Но сначала радиотелеграфисты доложили об «искровом шуме», что глушил работу их «телефункенов».

Штабные офицеры ещё только высказывали свои подозрения, а он уже знал… догадался!

Хэйхатиро Того не без оснований считал: невзирая на выбывшую из линии боевую единицу (броненосный крейсер), отступление эскадры противника в Порт-Артур можно было назвать более чем тактическим выигрышем. И даже победой – при необходимых условиях осадная артиллерия Ноги сделает всю тяжёлую работу, избавив японский флот от рисков неизбежных потерь.

«Теперь же выясняется, что и эта, неявная, условная победа уплыла, позволив лишь притронуться к ней, подразнив».

Оставалось корить себя за чрезмерную осторожность, изругав распоследними ругательствами.

Но что можно было сделать в той ситуации? Идти на сближение эскадрой на эскадру чревато свалкой и ещё большими повреждениями собственных судов.

Опускающаяся ночь ставила крест на артиллерийской дуэли.

Противник показал готовность идти на таран и жертвенность размена один к одному, чего японский флот себе позволить не мог.

И всё бы оно так – обоснованно и в какой-то мере разумно, но почему же, демоны забери, его не покидало гнетущее чувство чего-то безвозвратно упущенного, единственного и исключительного, после которого уже не будет и шанса вернуться к прежнему.

Жизнь… вся его жизнь, годы учёбы, верность микадо, военные победы вдруг превратились в красивую бессмыслицу существования, за которыми следует только наказание.

В первую очередь назначенное самому себе.

Поседевший висками адмирал вдруг представил себя одинокой сосной на голой скале у подножия Сакурадзимы[13]. Или одним из стариков, что каких-то сотню (меньше!) лет назад голодной зимней порой уходили умирать в горах без названия.

Только что он по-самурайски мог бы прихватить с собой ритуальный кусунгобу[14].

Да, да… как будто вариативный рисунок дальнейших решений сузился до последней необходимости, подойдя к крайнему порогу – смерти.

Как всегда подобный всплеск эмоций пролетел за несколько секунд бешеной работы мозга! И ни один мимический мускул не дрогнул. И ни один офицер, из тех, кто находился на мостике флагманского «Микасы», не уличил своего командующего в потере лица.

Нет! Пропустив через себя понимание произошедшего, Хэйхатиро Того не был потрясён, скорей раздосадован, что дал провести себя таким элементарным приёмом. Что и хитростью не назовёшь.

Но всё же и даже подумывал: «а не была ли та полная неразбериха во вражеском строю импровизированной инсценировкой, чтобы заставить его поверить. Поверить в желаемое».

А русские вот так просто и незатейливо – с наступлением ночи преспокойно повернули на прежний курс.

Но больше всего удручало, что его тактические предположения (с подачи союзников) о безнаказанном и эффективном расстреле неприятеля с дальней дистанции оказались ошибочными.

Раздражало (к стыду), что он поддался голосу своего тела, своих ощущений – не стоило судить о бое по повреждениям собственного флагманского корабля, которые особенно чувствительны, когда ты находишься на открытом мостике…

…и слышишь каждый удар и взрыв вражеского снаряда,

…и каждое вздрагивание многотонного броненосца,

…и вдыхаешь гарь и запах смерти, что выкосила ближайших, но слава богам, минула тебя!

А ведь на «Микасе», помимо других разрушений, за ночь едва успели заделать серьёзную пробоину, остановив поступление воды. Иначе поднявшаяся с утра крупная зыбь грозила дальнейшими затоплениями, вплоть до фатальных для корабля.

Так ли силён боевой урон русских?

Учитывая, что они упрямо следуют намеченному пути, сомнительно.

Более обстоятельный, уже шифрованный доклад с «Идзуми» доносил, что эскадра Витгефта держит примерно десятиузловый ход. Что для них типично.

Подойти на близкие дистанции крейсерам 6-го отряда не дали, а в оптику каких-то особых кренов, дифферентов, проседаний ниже ватерлинии зафиксировать не удалось.

А значит, и хвалебные доклады командиров миноносцев об успешных ночных атаках не выдерживают критики реальности.

Посланные в дозор к подозрительным загоризонтным дымам «Такасаго» и «Кассаги» ситуацию не прояснили. Русские крейсера сопровождения успели в оба конца, отогнав разведку.

Теперь контроль над ситуацией – как скользкий налим в руках незадачливого рыбака.