У всех взяли мазок из заднего отверстия. Хорошо, что я не знал 140 пассажиров рейса Куйбышев – Москва, которые не избежали той же процедуры.

Прихожу в поликлинику продлить больничный. К врачу сидит и стоит огромная очередь. Вдруг вижу – идет та самая, молодая самоуверенная, лекарша, компетентность которой в моих глазах стояла под большим вопросом.

– Добрый день, доктор. Вы меня не помните?

– Нет, не помню.

– Как же?! Вы мне диагноз тиф поставили и не помните?

– А-а-а! – выдохнула она всей грудью. Что? Чем помочь Вам?

– Мне надо продлить больничный. Она буквально влетела в кабинет врача, ведущего прием, и почти за шиворот выставила оттуда пациента. Сказала какое-то волшебное слово. Меня посадили в кресло, еще сохранявшее тепло предыдущего больного.

– На сколько продлить? На месяц, два? Приходите, будем рады.

– Нет уж. С вашей квалификацией вам даже собак лечить нельзя, – произнес я и удалился.

Золушка

– У вас времени – до 12 часов ночи. Затем будет включен передатчик на апробацию.

– Вас не должно быть рядом.

– Я могу помешать съемкой?

– График работ. Это у нас. А у вас не будет детей.

Махнув рукой в сторону главного инженера, я отшутился: – О детях еще не думал, еще рановато.

– Как бы поздно не было! – парировал инженер. – Я обязан предупредить – техника безопасности!

Слова его застряли у меня в голове, правда, без понятия.

Предстояло подняться на еще строящуюся московскую телебашню. Строители кишат вокруг. Указания, напоминания, ответы на вопросы – ритмика главного инженера. И ответственность за все, даже за моих еще возможных детей!

– Я Вас провожу, мне будет спокойней. Звонило большое начальство… Готовы?

Мы входим в просторную кабину лифта, напоминающую кладовку. За такой подъем можно брать деньги. Как будто поднимаешься в преисподнюю.

– Глотайте… Вот. Правильно. Взлетели…

Придерживая меня, он помогает переступить порог лифта. Пол как-то плавает и немного танцует.

Москва с Телебашни. 1967

– Теперь ножками! Возьмите мою каску – целее будете! За этой дверью сами. У меня дел по горло. Помните о передатчике. Он у вас над головой. Вы у меня, как Золушка. До двенадцати!!!

Не успел он отойти, как вернулся:

– Не обращайте внимание на отсутствие перил, перила будут, пока еще их нет. К краю-то не подходите!

Главный инженер строительства башни исчез в недрах только ему известных особенностей им же построенного чуда.

Открыв металлическую дверь, я получаю в лицо удар воздухом. Ставлю штатив linhof на раздвинутые лапы. Снимаю с плеча кофр. Слышу треск падающего штатива. Накланяюсь, пытаясь поднять его. Ветер заворачивает подол моего пальто мне на затылок вместе с пиджаком. Рубашка, заправленная в брюки, больно трепещется у меня за спиной. Только лежа на бетоне, мне удалось вернуть пальто в исходное положение. В глазах – радужные сполохи из-за слез, выкатывающихся под давлением ветра, как на мотоцикле при скорости более ста километров в час.

По-пластунски начинаю двигаться к краю площадки: вот и Москва с огнями! Камера в руках, и я, опираясь на границу пропасти, начинаю снимать, даже не пытаясь смотреть в видоискатель. Мысль одна – аппарат не должен танцевать в леденеющих руках! Кончилась пленка…

Отползаю уже в сумерках к стволу башни… Удалось перезарядить камеру. Мучительно вспоминаю московский городской ландшафт. Определив направление по огням внизу, уже в темноте ползу, как мне казалось, достигаю границу возможного… Снимаю, скорее, догадываясь о построении кадра… Как бы не уронить аппарат!

Резанула мысль: я забыл слова о времени и чьих-то детях! Стало жарко, нечем дышать. Нужно было найти единственную дверь вниз, к земле.

На ощупь, в полной темноте, прочь от огней, с протянутыми перед собой руками, я наконец нащупал спасительный выход из этого рая. Оказавшись внутри, едва различаю блеснувший циферблат часов: успею! Надо!..

Закончился один из будничных дней фотожурналиста. Уже стоя на земле, вытираю беспричинные слезы.

Юбилей

Юбилейный диплом. 1961

– Твоей новой героине 105 лет, ожидаются торжества и чествование.

– Человек, видимо, недаром прожил свою жизнь. Она воевала? Есть награды?

– Конечно! Она строила метро…

– Прожить такую длинную жизнь и не оставить следа – невозможно!

– Жду с содержательным материалом! Вот ее домашний адрес, – заведующий отделом иллюстраций вложил мне в руки листок бумаги с напечатанным на пишущей машинке адресом. В верхнем углу стояла чья-то утверждающая подпись. Он подошел к двери, раскрыл ее и жестом пригласил ринуться на юбилей. Хлопнув меня по плечу, одобрительно добавил:

– Жду!..

С полным фотографическим вооружением я на юбилее. Большой разновысокий стол. С краю из-под скатерти выглядывает чугунное слово singer. Собираются гости. Кто-то садится за стол.

Моя героиня низенького роста, с тихим голосом, морщинистым прищуром смеющихся глаз, обращаясь как бы ко всем, говорит:

– Подождем? – и совсем тихо: Подождем немного… Сынок должен подойти! Сынок…

А сынка все нет и нет! Большинство гостей уже сидят за праздничным столом. Что снимать? Фотографировать пока нечего. Я начинаю напрягаться. Когда же вынесут отбойный молоток, ордена, может, даже пулемет?

Звон посуды. Бутылки в руках у мужчин. Разнообразие закусок, как по вкусу, так и по цвету.

– Где же сынок?

– Вот-вот должен подойти.

Все гости поглощены праздничным столом. Произносятся первые тосты в честь виновницы торжества. Неожиданно появляется долгожданный сынок. Сутулый мужчина лет семидесяти, лысый, с доброжелательной улыбкой на морщинистом лице. Его усаживают, хлопоча вокруг. Все смотрят, как он решительно двигает к себе блюдо с холодцом. Ему пытаются помочь – какое там! Сам кладет широкой лопаткой себе в тарелку большой кусок вибрирующего холодца. Обращается ко всем сразу:

– Хрен! Дайте хрен!

Слабенький голосок родительницы предупреждает его:

– Ты, Женечка, поосторожней, хренок ядреный…

– Знаем, знаем твой хренок! – отвечает сынок.

Он продолжает добавлять к холодцу хрен и нетерпеливо отправляет все это себе в рот. Пауза. Ожидание блаженства…

Сынок краснеет. Отрытым ртом начинает хватать воздух, одновременно обмахивая себя рукой. Неожиданно из глаз брызнули слезы, и вместе со слезами выпадает левый глаз. Прямо в холодец! Раздается звук, неопределенный, скорее, женский, что-то наподобие «ах!». Мужчины беззвучно застыли в неудобных позах. Женщины – кто упал на грудь соседа, кто отклонился назад. Дама, сидящая напротив нашей героини, оказалась лицом в тарелке. А в это время сынок правой рукой начал что-то нащупывать у себя в тарелке.

Нащупал! Тремя пальцами это «что-то» отправил в вытянутые губы. Поерзал губами из стороны в сторону и, опять же тремя пальцами, что-то вынул из выпяченных губ. Левой рукой