Я ценю точность научной терминологии, но также считаю, что наступает момент, когда просто промаркировать и подсчитать отдельные модели поведения становится бессмысленным, равносильным преднамеренному пропуску более масштабных моделей поведения. Для собак, связанных с людьми, поведение и нейронные и гормональные модели реакции, которые я только что упомянул, наряду со многими другими составляют общую картину, и эта картина заслуживает того, чтобы ее называли чем-то большим, чем просто «коммуникабельность» или «общительность».

После того как я стал свидетелем невероятного поведения детей с синдромом Вильямса и участия в революционных экспериментах, связавших уникальные генетические изменения этого синдрома с ласковым поведением собак, меня не нужно было больше убеждать. Рассмотрев ряд научных данных и увидев параллели между собаками и людьми, которые разделяют свои отличительные генетические маркеры, мне стало комфортно называть вещи своими именами. Только благодаря этому долгому научному путешествию я смог признавать любовь собак к людям. И делать это со всей убежденностью, которую ранее применял к своему скептицизму.

В вопросе о том, что собаки, с одной стороны, обладают исключительным интеллектом, а с другой — нежной связью с людьми, я был настолько безжалостен, насколько возможно. Задача, которую я поставил перед обеими возможностями, поразила многих любителей собак. Они считали ее в лучшем случае ненужной, а в худшем — бредовой и подлой. Я знаю это, потому что многие люди поспешили мне так сказать — от незнакомцев в самолете до многих из лучших друзей. Мне часто говорили бросить исследовательское дело и просто любить свою собаку, и, что касается моей Ксифос, именно так я и поступил.

Но в систематических исследованиях есть и свое вознаграждение — по мере возможности стремиться отбрасывать предвзятые идеи и беспристрастно собирать доказательства. Это является ни с чем не сравнимым удовольствием от принятия решения, основанного на твердом фундаменте.

С такими результатами относительно генов синдрома Вильямса и выводов Мии Перссон о генах аутизма мы находимся на основном уровне организации живых существ — мы смотрим на ДНК, код жизни. И наблюдаем в генетическом материале собак безошибочные признаки их готовности заботиться о нас. Мы можем проследить этот сигнал обратно через гормоны и структуры мозга, через сердца, которые бьются в унисон, когда люди и их собаки находятся вместе. Отмечать счастье животных, когда они рядом с людьми, о которых заботятся, и огорчение от разлуки с ними. Видеть, как приближение хозяина зачастую является такой же наградой, как и еда, и как собаки будут пытаться помочь своим людям, когда те в беде, если смогут понять, что нужно сделать. На каждом уровне анализа, в экспериментах независимых исследовательских групп по всему миру мы видим один и тот же вывод.

Способность собак любить отличает их от других видов животных на планете, включая ближайшего родственника — волка. Собаки максимально стараются сблизиться и ласково пообщаться со знакомыми людьми, но им также интересны чужаки. Этим они кардинально отличаются от диких сородичей.

Волки же, отнятые от матери в самом раннем возрасте и воспитанные людьми, не демонстрируют такой уровень эмоциональной активности даже со своими суррогатными матерями. Звери могут дружить с людьми, но эти отношения никогда не перерастают во всеобъемлющую любовь к ним, свойственную собакам.

Приняв (надо сказать, с трудом) собак как любящих существ, сегодня я ощущаю, что обладаю чем-то особенным. Теперь я знаю, что отличает их от других животных. Я нашел свой профессиональный — и личный — святой Грааль.

Но это знание только усилило мою исследовательскую жажду. В частности, у меня возникло несколько важных новых вопросов, их я буду рассматривать в следующих главах книги.

Во-первых, почему собаки оказались такими? Теперь мы знаем, что способность любить и испытывать привязанность не присуща их предкам, волкам, и это знание подводит еще к одной великой тайне: когда и каким образом собаки обрели эту способность?

Во-вторых, как вырастает любовь в душе каждой отдельной псины? Из моих наблюдений за дикими собаками по всему миру я знал, что не все они одинаково любят людей, даже если есть возможность. Как развивается такая любовь? И как мы можем ее развивать?

Наконец, самое главное: что любящая природа собак означает для них и жизни людей с ними? Если сущность собак заключается в их способности любить, то что можно сказать об отношениях, которые нас связывают? Из всех вопросов этот может оказаться самым важным, неотложным и значимым.

Любовь — это право собак по рождению. Но как они его приобрели и когда? Зафиксированные свидетельства проявления собаками любви относятся еще к дальним временам возникновения письменности. И в одном из них, самом эмоционально ярком, рассказывается о событиях, происходивших около двух тысяч лет назад в Древней Греции.

Арриан из Никомедии, философ, историк и солдат, прославился хрониками подвигов Александра Македонского. Молодой человек был достаточно близок к римскому императору Адриану, поэтому правитель предложил ему оставить службу и подыскал для него должность в имперском Сенате. Несмотря на такую удачную карьеру, в конце жизни в своих мемуарах Арриан не писал ни об Адриане, ни о других своих друзьях. Он писал о своей собаке.

Арриан (который также называл себя Ксенофонт Афинянин в честь еще более раннего автора рукописей о собаках) писал книгу о том, как охотиться с гончими. Внезапно в середине раздела, в котором перечислялись идеальные качества охотничьей собаки, он резко переключается на восхваление Хорме (греч. — «стремительный»), собаку, лежавшую у его ног. Арриан рассказывает, как он «вырастил собаку с самыми серыми из всех серых глазами, которая была самой нежной и любящей людей, и никогда раньше ни одна другая собака не находилась со мной так долго… как она… она провожает меня в гимназию, сидит рядом, пока я занимаюсь, и бежит впереди меня, когда я возвращаюсь, часто оборачиваясь, как будто проверяя, чтобы я не сошел где-то с пути; когда она видит, что я на месте, она улыбается и снова бежит впереди… Если она видит меня даже после короткой разлуки, она мягко подпрыгивает, как бы приветствуя, и начинает радостно лаять, показывая свою привязанность… И поэтому я думаю, что я не должен стесняться записать имя этой собаки, чтобы она жила даже в будущем: у Ксенофонта Афинянина была собака по имени Хорме, очень быстрая, очень умная и совершенно не из этого мира».