Я выдохнул. Я чувствовал, что должен предложить Борману какую-то версию для доклада Гессе и Гитлеру.

– У меня ощущение, что долго она не проживет. Я буду следить за ней и в случае ее смерти сразу вас извещу. В дом нужно будет попасть сразу после ее кончины: перевернуть там все вверх дном, провести самый тщательный обыск – если рисунок в доме, мы его найдем. А если нет, то будем, по крайней мере, знать точно.

Борман ухмыльнулся:

– Отличная мысль! У вас хорошо работают мозги, Флекштейн. Хотя вы вернулись с пустыми руками, я распоряжусь выплатить вам половину гонорара. Считайте это авансом – остальное получите, если труп будет сговорчивей, чем живая хозяйка.

Должен признаться, визит к фрау Лу в тридцать четвертом году произвел на меня сильное впечатление. Но только через много лет я действительно пойму как повлияло на мою жизнь то «интервью».

И еще: сам вид аналитической кушетки и рассказ про инструменты анализа прочно отпечатались в моем мозгу, породив увлечение этой странной наукой, называемой психоанализом. Увлечение, которое проявилось несколько лет спустя помогло разработать план бегства и создать свою новую личность.

Мы в особняке Грейс Ви. Луис, обойдя по кругу бальный зал, рассмотрев пол и стены, приносит для себя стул и садится настраивать инструмент: звучит Бах – акустика здесь замечательная.

Рекс вертит головой и восторгается. Я знакомлю его с Грейс, и мы болтаем о пустяках. А когда Грейс уходит, еще раз обсуждаем спектакль, и Рекс предлагает несколько идей.

До сих пор мы с Луисом репетировали по отдельности. Сейчас настало время собрать спектакль воедино. И хотя, кроме Рекса, публики тут нет, его присутствие изменяет динамику спектакля.

Мы заканчиваем; я едва держусь на ногах. Сцена срыва далась мне еще тяжелее, чем представление, разыгранное несколько дней назад в стриптиз-клубе. Луис тоже устал: он вложил невероятное количество энергии в финальное исполнение ломаной, аритмичной, безумной музыкальной мозаики.

– Твой спектакль, – говорит Рекс, – это музыкальное вступление и следующий за ним монолог. Но давай разберемся, о чем этот монолог?

– Я хочу показать портрет этой женщины.

– Это так! Сейчас композиция спектакля такова, что музыка – всего лишь своего рода элемент антуража, способ подвести зрителей к эпизоду срыва. Не стоит делать «Монолог» просто пьесой о талантливом виолончелисте и его покровительнице. Пусть это будет спектакль об их взаимоотношениях. Вашим персонажам нужен секрет, один на двоих.

Рекс предлагает намекнуть на тайную связь.

– Для миссис Z это, наверное, последнее любовное приключение. Для Луиса – начало пути к вершинам музыкальной карьеры. Его первая немолодая покровительница, и вряд ли последняя. Каждый из них нуждается в другом и использует его. Каждый понимает, что монолог, во время которого миссис Z представляет Луиса элите Сан-Франциско, означает на самом деле конец любовной связи. Это – поворотный момент для обоих. Теперь их роли в жизни друг друг изменятся.

– Прерывать ее слова музыкой, это слишком жестоко, – говорит Рекс, обращаясь к Луису. – Может, сделать так: она срывается, ты подходишь к ней, утешаешь, она вцепляется тебе в руку, и ты мягко ее уводишь. – Рекс поворачивается ко мне. – А то, как ты будешь касаться его, как отреагируешь на его прикосновения, скажет обо всем без слов. Кто-то из зрителей поймет, кто-то нет. Так даже лучше – будет, что обсудить по дороге домой.

Рекс советует, как мне сидеть, когда будет звучать музыка: на крайнем месте первого ряда, вполоборота к публике, чтобы все видели, какие эмоции меня обуревают.

Мы с Луисом в восторге от предложений Рекса, и в итоге договариваемся встретиться здесь же через десять дней и устроить генеральный прогон, уже в костюмах. Я буду в вечернем платье, с соответствующим макияжем; Луис наденет темный костюм и черную шелковую рубашку. Если репетиция пройдет хорошо, Грейс назначит дату и разошлет приглашения.

Стук в дверь. Это Кларенс, сегодня он в джинсах и безрукавке, а рядом с ним колесница Шанталь.

– С доставкой на дом. В подвале пыльно, так что я даже ее протер. Куда поставить?

Я прошу закатить колесницу в гостиную, и Кларенс с усилием тащит колесницу в угол лофта.

– Ух ты, как здорово! Увлекаетесь психологией? – Это он усмотрел мои «чернильные картины». Я киваю. – Шанталь в университете специализировалась на немецком языке и психологии. Говорила, что потом, когда стала госпожой, ей это очень пригодилось. Ее интересовали «церемонии покаяния и отпущения грехов». – Он хлопает по борту колесницы. – Шанталь утверждала, что это отличный инструмент для тренировки покорности. Она была такой необычной. Я скучаю, – признается он и поворачивается ко мне; лицо его озаряет улыбка. – Так здорово, что здесь поселились вы, Тесс. Как я уже говорил тетушке Эстер, иметь среди жильцов известную актрису – удачное вложение.

Я пытаюсь заплатить ему за работу, но он вежливо качает головой.

– Нет необходимости. Мне только в радость.

Колесница Шанталь в углу моего лофта смотрится отлично – напоминает застывшую в прыжке большую кошку. И великолепно подходит для представления в античном духе: На фасаде резьба; под имперским орлом надпись «SPQR» – Сенат и граждане – квирты Рима. Похоже, изготовлено в мастерских Голливуда во времена его расцвета.

Зачем Шанталь купила ее? Кем она ощущала себя: римской императрицей, командиром легиона, гладиатором? Она забиралась туда и принимала позы, как на портрете Джоша, чтобы поразить клиентов своей воинственностью? Она впрягала клиентов как тягловый скот – на это намекнул Кларенс – и заставляла возить себя по лофту?

* * *

Я все-таки надеюсь, что с Джошем удастся поговорить. Слишком много вопросов. Почему он скрыл, что ходил на опознание тела Шанталь? Что он знает про «денацификацию»? Последний раз мы виделись неделю назад. Возможно, он просто избегает меня?

Звонит Джерри. Он прочел письма Графини Евы, адресованные Шанталь.

– Похоже, Ева была по уши влюблена в Шанталь. Пишет, что страшно скучает, убеждает ее вернуться в Вену и начать с чистого листа. В одном письме вспоминает, как ездила в Окленд, чтобы встретиться с подругой. Они прекрасно провели время – «как в старые добрые времена». Она пишет: «Я понимаю, у тебя там новая жизнь. Ты молода, а я старуха. Ты уже не ждешь, что у нас все наладится, но помни, я буду тебя ждать. Ты всегда в моем сердце». Письма начинаются с обращения “Liebste Schatz Liebling”, что означает «Моя дорогая и любимая, сокровище мое». Письма полны заверениями в любви; так пишут близко знакомые люди, которых в прошлом многое связывало.

– Спасибо, что помог с этим. Я внесла тебя в список гостей на спектакль. Как только мы определимся с датой, вышлю приглашение. Если хочешь, на два лица.

– На одного, не хочу смущать тебя присутствием спутницы.