Закончив, Гримнир прошел в центр круга. Вокруг него двигались духи; он чувствовал холодную щекотку в загривке, слышал треск ветвей, тихий звук ударов камня о камень и заупокойные стоны мертвецов. Во влажном воздухе слышался крик воронов.

– Услышьте меня, духи этого проклятого места! – проревел Гримнир. – Я прожил тысячу людских жизней! Я Проводник Смерти и Гаситель Жизни, Предвестник Ночи, Сын Волка и Брат Змея! Я плоть от плоти Имира! Я последний сын Балегира Одноглазого, единственный выживший из племени каунар со Скандинавских гор! Испейте моей крови, и поймете, что я не лгу!

Он чувствовало, что от этих слов духи отшатнулись, но черная кровь все равно начала исчезать, впитываясь в камни. В ответ на его слова поднялся страшный шум; душераздирающий вой смешался с человеческими всхлипами и проклятиями, словно это сборище не могло решить, гневаться им или бояться. В грудь Гримниру ударил порыв ветра; затрещали, захрустели ветви – но он даже не шевельнулся. Его глаза горели яростью и нетерпением.

И вдруг какофония звуков стихла. Гримнир почувствовал, что над ним возвышается невообразимо древнее существо – порождение самой земли, отделенное от нее. Загрохотал медленный звучный голос:

– Synscatha имя тебе. Дитя и отец зла. Зачем ты потревожил это место?

Гримнир подавил первобытный порыв задрожать от мощи этого голоса. Он оглянулся. Кривой дуб, раскинувшийся у края каменного круга, тянул к нему развесистую ветвь, будто для зловещего рукопожатия. Гримнир собрался с духом.

– Меня обманули, лорд ландветтир. Люди Бадона обокрали меня. Я ищу твоей помощи: помоги мне вернуть мое по праву, и я хорошо тебе отплачу.

– Помощь? Зачем нам тебе помогать? Память плоти коротка, но древо и камень ничего не забывают. Мои дети помнят волчьи корабли Балегира, помнят кусачие топоры каунар. А что до платы… Можешь ли ты даровать нам вечную весну, synscatha? Можешь выжечь гниль, отвращающую от нас сердца людей? Нет. Твоему племени здесь не место, испорченное дитя Свартальфхейма.

Гримнир коротко рассмеялся.

– Я последний из своего племени, создание земли, но я все же здесь. Помоги мне, и я достану вам клятвопреступника, о котором трещат твои духи. Самому тебе до него не дотянуться, так ведь? Он в Бадоне? Помоги мне, и я притащу его тебе в целости и сохранности.

– Этот предатель! – содрогнулся дуб; от мощи Пастушьего гнева раскололись в круге камни, и рухнул на колени Гримнир. Несмотря на усилия, он склонился перед этой неприкрытой силой. – Этот осквернитель! Теперь он зовет себя Хротмундом. Лордом Хротмундом! Он правит каменным городом под защитой восточного Распятого Бога. Его оберегают знаки Белого Христа. Если бы не они, мы бы сокрушили его, сломали, разорвали на сучья и корни! Мы многое готовы за это дать!

– Хротмунд, говоришь? – повторил Гримнир, поглядывая на трясущиеся ветки дуба. – Лорд Бадона? Интересно. Очень интересно. Значит, у нас общий враг. Именно Хротмунд и его псы утащили у меня кое-что, и мне нужно это вернуть. Ну так поможем друг другу? Вам, проклятым деревяшкам, этот вонючий клятвопреступник не по зубам, а мне да.

Пастух холмов ответил не сразу; когда он заговорил вновь, его речь звучала мягче.

– Какой ты ищешь помощи, сын Балегира?

Гримнир вскочил на ноги.

– Расшатай кости Имира! Призови на помощь все свое колдовство и расколи этот проклятый каменный город! Обвали его стены и дай мне своих духов в проводники. Я приведу тебе Хротмунда, а заодно и верну свою пропажу!

– Но ведь погибнут невинные?

– Невинные? Разве не они отвергли вас и кинулись в объятия вашего недруга, Распятого Бога? Разве не они выжгли ваши рощи и опрокинули ваши камни? Разве не они охотятся за последними верными вам людьми? Невинные? Пф!

Настала тишина. Потекли, словно песчинки песочных часов, минуты. Наконец послышался громкий вздох, и мир застыл. Корявый дуб дрогнул, его ствол изогнулся – дух Пастуха покинул его. Гримнир почувствовал знакомый прилив сил, даже сильнее, чем прежде, будто под землей кто-то пробудился от долгого сна; потянулся и распрямил затекшие руки и ноги, ожил, разорвав корни и почву.

– Да будет так, – сказал гулкий голос под ногами у Гримнира.

Тот обернулся к Бадону. Он скорее услышал, чем увидел, как взвились в небо сотни птиц, облюбовавших карнизы и крыши города; почти одновременно завыли от страха все его дворняги.

Под вопли и крики тревоги Пастух холмов глубоко под землей шатал кости Имира.

Когда ее подвесили на кандалах, кровь застыла в жилах Этайн, она беспомощно смотрела, как Хротмунд и его прислужник с крысиным лицом Фордрэд во славу Божью превращают зловещий собор в бойню. Начали они с несчастных пленников из Брода Нунны.

– Прекратите, ради всего святого! – взмолилась она, когда двое дородных тюремщиков притащили из подвала к алтарю первого искалеченного дана. – Они достаточно страдали! Пожалуйста!

Никто не обратил на нее внимания. Хротмунд помолился и велел дану каяться, а Фордрэд приковал его к стойке и взял в руки шипастый хлыст. Он ударил тридцать девять раз – столько же вынес Христос; к тридцать девятому удару дан еле дышал, а сквозь кровавое месиво на его спине белели ребра и позвоночник. Этайн с ужасом смотрела, как Фордрэд берет кривой проволочный венец с колючками из черного железа и прибивает его к черепу бедняги. Дан бился в судорогах, на его губах выступила красная пена. С тихим вздохом отделилась от тела и исчезла в воздухе невидимая тень. Этайн повисла на цепях.

– Следующего! – приказал Хротмунд.

И так они привели в собор и замучили до смерти всех мужчин, женщин и детей, плененных под Бродом Нунны. Когда стражники протащили мимо Этайн знакомую старуху, она разрыдалась; несмотря на старость лет, та не пала духом и не дрогнула. Хротмунд велел ей покаяться, и она в ответ плюнула ему в лицо, а потом попыталась пнуть Фордрэда в пах, когда тот привязывал ее к дыбе, и укусила стражника, который хотел закрыть ей рот. На первые несколько ударов бичом она отозвалась крепкими ругательствами и обещанием возмездия от рук Одина. К двадцатому удару она замолкла, к двадцать пятому ее безжизненное тело обмякло на дыбе.