"Это парюра… Не вскрывали…Цветы для маркизы… Ты бы их спрятал… Случится, будешь головой отвечать… Брось мешочек… Не представляешь, на кого попер… Артур говорит другое… На нас всех собак спустят и в розыск объявят… Алмазы лимонов на десять зеленью тянули… Деньгами не разбрасываются… Вытащу пули… Это она, Алеша? Спасла ему жизнь… Не считает тебя причастной…"

Внезапно хватка с горла исчезла. Передо мной замелькали силуэты. Волчий запах ударил в нос, а по ушам резанул голос Бориса.

– Кира! Кира!

Произнесенное имя подействовало как нашатырь, и я начала возвращаться в реальность. Грудь разрывало от боли, меня била дрожь, а по щекам катились слезы, которые я не смогла сдержать.

– Кира!

Я сфокусировала затравленный взгляд на Борисе, протягивавшем ко мне руку.

– Не трогай… меня… – всхлипнула я, вжимаясь в стену дома и пытаясь собрать воедино обрывки платья, чтобы прикрыть тело, которое будто снова покрылось побоями.

Мне хотелось сорвать с себя кожу лишь бы не чувствовать на себе касаний чужих лап, не ощущать пульсацию серебряной пули словно все еще находившейся во мне, хотелось выцарапать Борису глаза лишь бы не видеть то, что проступило под прозрачной коркой льда в его глазах.

– Не трогай… – повторила я, давясь слезами.

Борис отступил на несколько шагов.

– Уведи ее, – тихо кинул он Алеше, державшего за полутрансформированной рукой за горло Валета.

Не сразу, но Алеша разжал руку и бросил волка на землю. Он подошел ко мне и, с легкостью подхватив на руки, унес в мою комнату.

Кое-как скинув туфли, я добралась до туалета и, рухнув на твердющий кафель, склонилась над унитазом. После рвоты стало немного легче и я забилась за дверь туалета, куда не должны были доставать видеокамеры.

Сглатывая горечь и вновь потекшие слезы, я обхватила себя за колени. Я верила, что мне нужно было лишь захотеть, по-настоящему захотеть вспомнить, но по факту оказалось, что лучший способ возврата памяти был "клин-клином".

Я вспомнила. Вспомнила все. Абсолютно все. Всю свою жалкую жизнь "от" и "до". И не было слов способных передать всю ту боль, что я испытывала в связи с этим.

Одна пуля. Одна жизнь. Одна смерть.

Мой брат был виноват лишь в том, что был глуп и наивен, что хотел выбраться из трущоб и жить лучше, но его убили. Борис застрелил его на моих глазах из моего же пистолета и все из-за проклятых алмазов, в краже которых он нас обвинял. Обвинял меня…

Все должно было быть не так, но камни, цветом напоминавшие пламя огня, все разрушили и разлучили меня с братом навсегда.

Я подняла глаза на Алешу, протягивавшего мне стакан воды и маленькую таблетку.

– Это снотворное, – сказал он. – Выпейте. Вам нужно поспать.

– Я спасла тебе жизнь, – хрипло выдавила я, вдыхая струившийся от него запах вины, смущения и сочувствия.

Алеша был курьером, просравшим крупную партию редких красных алмазов, а приставлен он ко мне был в качестве наказания и именно его кровь была у меня под ногтями. За свою, как он считал, оплошность жизнью заплатил мой брат, а я расплатилась телом и душой.

Он был обязан мне, поэтому и был предан. Предан мне

– Я знаю, Кира Валерьевна, – тихо ответил Алеша и настойчиво протянул мне стакан с таблеткой. – Выпейте, – повторил он. – Вам нужно поспать.

С его помощью я выпила снотворное. Алеша немного умыл меня холодной водой и, когда я уже начала отъезжать, перенес на кровать и накрыл одеялом.

Я проспала почти до обеда. Снотворное подарило мне отдых и лишило кошмаров, но спасти меня от того кошмара, в котором я теперь жила, не была способно ни одно лекарство.

Я знала, что в моей голове были спрятаны чудовищные воспоминания, но я все равно хотела все вспомнить, думала, что выдержу, смогу справиться и это оказалось так, но вовсе не потому, что я была сильной, просто некоторые вещи не могли умереть. Такие, как любовь, например.

Сама я умерла. Умерла не в больнице и даже не на той дороге, где словила пулю. Я умерла в своей квартире вместе с братом и надеждой на то, что мы сможем выбраться, как и хотела наша мать, как хотела я, и начать жизнь сначала в другом городе.

Моя же любовь – к матери, к брату, может, даже к Егору – она не умерла, она жила во мне. И пускай я не чувствовала уже ее так, как прежде, но во мне она была, мучила меня, пытала и горечью потерь высасывала остатки жизни, обреченной на существование.

Я перегнулась через балкон. Всего лишь второй этаж. Но даже если бы я стояла на десятом этаже, прыгнуть не смогла бы. Оказывается, для этого тоже нужна была сила, а последней у меня не было, как не было вообще ничего.

Долго стоя под душем я так и не смогла смыть с себя ползающее ощущение чужих касаний, не смогла заставить себя поесть, переодеться, накраситься. Халат накинула и то – просто, чтобы не видеть синяки, оставленные на мне волком со шрамом, который оставила ему я.

Раньше я не думала про силу: что она из себя представляла и что вообще значило быть сильной.

Подобную фразу можно было часто услышать, но думаю, что для каждого сила была разной.

Для матери сила была в детях и в том, чтобы все сделать для них. Для Бориса сила была в страхе и крови, в подчинении и власти. Для меня…

Я часто бросалась громкими словами про честь и достоинство, считала, что на компромисс я шла, чтобы выжить, но жизнь показала мне, что единственное, чем я действительно обладала, был вовсе не ум, с помощью которого я хотела чего-то добиться, а всего лишь тело, мордашка и переоцененные возможности.

В жизни нужно было уметь выживать, проявлять гибкость и придерживаться только тех принципов, включая мораль, которые были выработаны тобой и подстроены под те условия, в которых ты находился.

Принципы мне были не нужны. Мораль…

О какой морали вообще могла идти речь, когда от моей души остались лишь клочья?!

Гибкость и условия? Это было уже интереснее.

Борис пришел в мой дом, пребывая в уверенности, что я знала, где были его алмазы. Но даже если бы это было так, застрелив Сашу, он сам себя лишил возможности получить ответы, ведь без брата для меня не было смысла что-либо ему говорить, без брата я не надеялась сохранить жизнь и была готова забрать с собой в могилу то, что он так верил, что у меня было.

По иронии я выжила: стерпела побои, насилие и даже серебряная пуля не взяла меня. Борис должен был добить меня на той дороге, но он этого не сделал.

Вместо этого он отвез меня в больницу, а оттуда, уже зная, что я ничего не помню, забрал к себе домой и представил меня, как свою жену. Не сестру, не кузину, не сотрудницу, служившую ему верой и правдой, а именно жену, женщину, с которой обычно делят постель.

В тот день, когда Борис вернулся из поездки и я спросила его, почему он оставил меня в живых, а не дал умереть, он ответил, что я боролась и заслужила право жить.