Вот те на! Да ведь это именно Марианну Артемьеву убил ревнивый любовник за полчаса до того, как посланные Ромашовым агенты расстреляли Грозу и его жену! А еще это значит, что Лиза никак не могла отдать Марианне детей. В то время как она звонила своей двоюродной сестре или мысленно звала ее на помощь, та была уже мертва.

Ромашов словно бы воочию увидел Марианну, ее волшебные черные глаза, буйное золото волос, дерзкий алый рот, услышал ее волнующий, порочный голос: испытал мгновенный ужас – но не от известия о смерти этой несравненной красавицы и владычицы его юношеских сновидений, а оттого, что теперь он совершенно не знает, где могут находиться дети Грозы и как их найти.

«Бамбуковое положение!» – как выразился бы отец Марианны.

Вот уж правда, что…

– Документы! – совсем уж свирепо рявкнул курносый оперативник и выхватил пистолет.

– Я – лейтенант госбезопасности, – сказал Ромашов. – Сейчас предъявлю служебное удостоверение.

И он сделал неосторожное движение, собираясь достать удостоверение из внутреннего кармана куртки.

– Руки вверх! – крикнул оперативник, приставляя пистолет к голове Ромашова и сноровисто охлопывая его грудь свободной рукой. – Ага!

И выдернул из-под борта куртки «ТК».

Валентина Ивановна и Надюша дружно ахнули.

– Руки подними, я сказал! – рявкнул ретивый милиционер.

«Как бы этот идиот не пристрелил меня от избытка служебного рвения! – подумал зло Ромашов. – Потом же обделается, когда все же увидит мое удостоверение. Или сам с перепугу застрелится!»

На лице милиционера выразилось несказанное изумление.

– Что ты сказал? – прошипел он с ненавистью. – Что ты сказал?!

– Ничего, – с искренним недоумением ответил Ромашов. – Я молчал.

– Вы слышали, что он сказал?! – заорал милиционер, поворачиваясь к Валентине Ивановне и Надюше, но те испуганно отшатнулись и заголосили:

– Ничего мы не слышали! Ничего!

– Да вы что, сговорились?! – яростно крикнул милиционер, и Ромашов невольно пожалел майора Савченко, который должен работать с такими нервными, да еще страдающими галлюцинациями сотрудниками.

И вдруг его поразила мысль, заставившая оцепенеть. Но она была слишком невероятна, чтобы в нее поверить. Этого просто не могло быть! Чтобы через столько лет… Через столько лет он вдруг вновь обрел то, чего некогда лишился?!

Надо было проверить догадку, которая могла бы изменить всю его судьбу, однако Ромашов вдруг ужасно испугался, что ничего не получится, и никак не мог заставить себя попробовать снова.

В эту минуту снова распахнулась дверь подъезда, и вышел немолодой хмурый человек – тоже в штатском, тоже в поношенном и мешковатом, однако с таким острым, цепким взглядом, что сразу угадывался милиционер, но, во-первых, старший по званию, а во-вторых, не взбалмошный идиот, как тот, курносый, а опытный, выдержанный и умный.

– Иди сюда, Пал Палыч, – азартно крикнул курносый.

Ромашов криво усмехнулся.

Пал Палыч, надо же…

Да. Бывает.

– Ты что к человеку пристал, Серегин? – спросил Пал Палыч миролюбиво.

– А вот что! – крикнул тот, показывая ромашовский «ТК».

– Документы предъявите, – попросил Пал Палыч, внимательно разглядывая Ромашова, но вдруг нахмурился, махнул Серегину: – Отставить! Я его знаю. Извините, товарищ лейтенант госбезопасности.

Сзади раздался какой-то треск.

Пал Палыч громко прыснул.

Ромашов обернулся и увидел Валентину Ивановну и Нюшу, спешно исчезавших из пределов видимости, – только сирень, через которую они спасались бегством, сердито трещала им вслед.

Он взглянул на Серегина и понял, что тот отчаянно завидует беглянкам. Он бы сейчас тоже не прочь… в кусты…

«Уже обделался, или это еще впереди?» – зло подумал Ромашов.

Серегин отпрянул с искаженным лицом.

– Вам товарищ майор рассказал про это убийство? – спросил Пал Палыч, и Ромашов понял, почему тот его узнал: это ведь именно Пал Палыч толкнул Ромашова, когда он стоял на крыльце отделения, а потом, наверное, оперативник зашел к своему начальнику – ну, Савченко и рассказал, кто его навещал.

Да, недолго майор держал слово! Впрочем, все равно пришлось бы удостоверение предъявлять…

А теперь надо уходить. Делать здесь больше нечего.

– Я когда-то знал отца гражданки Артемьевой, – сухо сказал Ромашов. – Вот и зашел узнать, как и что. След какой-нибудь есть?

– Да куча следов, – с досадой бросил Пал Палыч. – К ней столько мужиков таскалось, что не сосчитать. Всех за нос водила. Ну, найдем убийцу, конечно, спору нет.

– Конечно, – согласился Ромашов. – Спору нет! Удачи. Я пойду.

– Вы уж извините, если что не так, – с неловкостью сказал Пал Палыч. – Серегин у нас человек новый, его из Тамбова перевели. Очень старается, ну и… – Он смущенно кхекнул, развел руками.

Серегин стоял будто окаменелый, опустив глаза и поджав губы. Лица на нем не было. Было какое-то белое смазанное пятно, из которого торчало подобие очищенной картошки – его курносый нос.

– Да уж, как старается – это я видел, – холодно кивнул Ромашов. – Оружие мне отдайте.

Серегин деревянно вытянул руку с ромашовским «ТК».

«А вот арестовать его сейчас за попытку обезоружить сотрудника НКВД», – подумал Ромашов, пряча пистолет.

Серегин отпрянул и замер с вытаращенными глазами, издав какой-то задушенный стон.

– Не надо, товарищ лейтенант госбезопасности, – прохрипел Пал Палыч, – он же не знал…

Ромашов окинул обоих взглядом.

– Не пойму, о чем это вы, – бросил он напоследок – и ушел.

Зайдя за угол, привалился к стене дома. Его трясло, холодный пот выступил на лбу. Дело было вовсе не в тех неприятных минутах, пока он стоял под прицелом, хотя испугаться ретивого дурака Серегина мог кто угодно.

Он справился со страхом, но не удавалось справиться с надеждой!

«Неужели все вернулось? – думал смятенно. – Неужели вернулось все… нет, не все, но хоть что-то из того, чем я владел раньше? Погибли Гроза и Лиза, и это меня освободило, и я снова… Надо попробовать. Надо попробовать!»

Ромашов огляделся. К нему приближалась тоненькая девушка лет семнадцати, в полосатой футболочке, узкой юбке и выбеленных мелом тапочках, – шла, ежась от ветерка, радостно встречая чуть ли не первый по-настоящему теплый весенний день, шла, слабо улыбаясь, и мысли ее были где-то… где-то далеко…

Ромашов был почти невменяем от желания проверить догадку.

О чем бы таком подумать, чтобы она не могла сделать безразличный вид, чтобы ее так и вздернуло от этой его мысли!