Тебя уволили.

Я открыла письмо, пришедшее утром от твоей помощницы. Ты не успел его прочесть. Меня вызывали в отдел кадров. Позвони мне.

Я заглянула в комнату Вайолет, нашла пенал с единорогом. Внутри лежала стирательная резинка. Я понюхала ее, надеясь найти подтверждение своим мыслям, положила пенал обратно на полку, прилегла на незаправленную постель.

Следовало догадаться: ты допоздна задерживался в офисе, уклонялся от моих прикосновений, постукивал пальцами, скармливая мне ложь. Я закрыла глаза и вдохнула запах Вайолет.

– Ненавижу, – вырвалось у меня. Я ненавидела вас обоих. Мне нужен был только Сэм. Будь он жив, я бы справилась. Я заплакала, уткнувшись лицом в наволочку в горошек.

Щелкнула входная дверь. Твои кроссовки упали на кафельный пол, потные ноги зашлепали по ступенькам. Я лежала тихо. Ты прошел в душ. Я оставила электронное письмо открытым на рабочем столе. Двадцать минут спустя ты заметил его, но не проронил ни слова.

На следующее утро я отвела Вайолет в школу, но не спешила возвращаться домой – там все пропахло тобой. Мне хотелось, чтобы ты ушел, но ты остался дома. Я уединилась в ванной и принялась с остервенением тереть себя щеткой. Я стояла под душем, пока не израсходовала всю теплую воду.

Было слышно, как ты бродишь по дому, открываешь и закрываешь ящики комода, ищешь чистые трусы и майку. Хлопнула дверца шкафа. Ты достал рубашку – не иначе хочешь произвести на кого-то впечатление. Щелкнули металлические защелки на вешалке. Костюм соскользнул с деревянных плечиков тебе в руки. Я слышала эти звуки каждый день нашей совместной жизни.

Дверь в ванную отворилась. Я стояла голая. Теперь ты смотрел на меня другим взглядом; обвисший живот, выносивший наших детей, груди, высосанные ими досуха, неопрятный пучок на лобке – все на виду перед мужчиной, у которого есть другая женщина: лучше, моложе, крепче. Наверняка у нее гладкая кожа без лиловых вен и неуместных волос. Ты задумчиво созерцал мое тело. Что ты видел? Всего лишь судно – корабль, принесший тебя к берегам отцовства. Благодаря ему ты стал отцом прекрасной дочери и сына, которого едва знал.

Мы встретились взглядами. Ты отвернулся, понимая, что смотрел на меня слишком долго. Ты знал, что я знаю.

Ты снял с крючка полотенце и протянул мне.

Мы не сказали друг другу ни слова. Ты ушел и вернулся в десять вечера, а потом трахнул меня неистово, чуть не до крови. Я тебя упросила. Скорее всего, ты только что трахал ту, другую, но мне хотелось почувствовать себя использованной, оприходованной, чтобы ощутить душу отдельно от тела, переставшего быть парусным кораблем и превратившегося в тихоходную баржу – старую, ржавую, щербатую.

Такие дни знаменуют переломные моменты в нашей жизни. Теперь я – обманутая жена. Ты – неверный муж. Мы оба – родители погибшего сына и дочери, которую я не в силах полюбить. Мы станем разведенной парой. Ушедшим мужем. Женой, так и не сумевшей от этого оправиться.

1972

В какой-то момент стало окончательно ясно – Этта ускользает. Она перестала готовить, есть, вообще что-либо делать. В доме появился неприятный запах, словно от мокрого белья, забытого в стиральной машине. Иногда Этта бродила по второму этажу, но бо́льшую часть времени не выходила из комнаты.

Сесилии тоже пришлось нелегко. Она похудела, одежда висела на ней как на вешалке. У нее пропал аппетит, она перестала ухаживать за собой – небывалое дело для пятнадцатилетней девочки. Ей не хотелось просить у Генри денег на прокладки, поэтому во время месячных она подкладывала в трусы свернутые носки. В доме не было хозяйственного мыла, так что носки копились под кроватью. Когда Генри их обнаружил, Сесилия чуть не умерла от стыда. Он попросил свою сестру приехать. Та жила за границей; раньше Генри ни разу о ней не упоминал. Сесилия поняла: видимо, дела совсем плохи. Сестра Генри сразу догадалась, что ситуация деликатная. Она прибралась в доме и закупила продукты.

Однажды Сесилия подслушала разговор отчима с сестрой: та предложила отправить ее в интернат, дескать, там ей будет безопаснее, чем с такой матерью. Генри стукнул кулаком по столу, звякнула посуда.

– Что ты говоришь! Этта должна быть с Сесилией.

– Поверь мне, она не хочет быть с ней. Она не любит эту девочку.

Сесилия осторожно высунулась из-за угла. Генри закрыл лицо руками, покачал головой.

– Любовь здесь ни при чем.

Через несколько дней Этта взяла из шкафа пояс Генри и повесилась на дубе во дворе. Они жили на той же улице, где находилась школа Сесилии. Этте было тридцать два года.

Узнав, что у тебя другая женщина, я решила, будто боль от измены может уменьшить горе от потери Сэма. Наверняка есть предел страданий, думала я, и если сосредоточиться на тебе и твоем поступке, меня перестанут терзать воспоминания о Сэме.

Но этого не произошло. Твое предательство не ранило меня так сильно, как ожидалось. Я была ошеломлена, раздавлена смертью Сэма. Ты хочешь другую? Хорошо. Ты больше меня не любишь? Ясно.

Врач в больнице, говорившая с нами после гибели Сэма, сказала: «Ищите силы друг в друге. Многие пары распадаются из-за смерти ребенка. Теперь вам нужно как следует работать над браком».

– Что за ерунда! – возмутился ты, когда она ушла. – У нас полно других проблем.

Восемь дней я носила в себе знание об измене. Жизнь текла своим чередом. Ты был необычайно добр и предупредителен. Я не спрашивала, куда ты уходишь по утрам, – какая разница? Может, на встречу с ней, а может, на поиски работы. Я попросила тебя позвонить родителям и отменить их приезд на Рождество, хотя это стало наказанием для нас обоих.

– Почему бы тебе самой не позвонить? – ответил ты. – Ты ведь не стесняешься информировать мою мать о моих делах.

Она рассказала тебе о моем звонке.

Не знаю, какую отговорку ты придумал, когда просил их не приезжать. Твоя мама несколько раз звонила мне, но я ни разу не взяла трубку.

Вечером восьмого дня я застала тебя в кабинете. Ты расчищал свой стол. Чертежи исчезли – должно быть, ты передал их работникам, забравшим твоих клиентов. Лампа на раздвигающейся стойке была сложена, словно ожидая, что ее вот-вот обернут пузырчатой пленкой и уложат в коробку для переезда. Возможно, так и случится. А может, ты просто наводишь порядок, освобождаешь место для новых чертежей. Я поискала взглядом лезвия, но нигде их не обнаружила.

– А куда ты положил инструменты для макетов? – Меня внезапно охватило острое, постыдное желание узнать, где лезвия. В груди тревожно защемило. Ты указал на шкаф и принялся копаться в коробке с документами. Я оглядела набитые полки. Там хранились старые настольные игры, стопка пустых фоторамок, мои словари, оставшиеся после учебы в колледже. Жестянка стояла на второй полке, между книгами по архитектуре и карандашницей. Я закрыла шкаф. Ты стал сутулиться, точь-в-точь как твой отец. Наверное, ей нравится гладить тебя по колючей щетине на затылке; возможно, однажды она станет брить его, как я раньше.