Позже мне стало известно, что этого мускулистого мужчину звали Ричард. Я знала, у мамы был любовник, который звонил нам домой перед ее уходом и имел отношение к кровавым ошметкам в туалете, но не представляла его таким. Смазливый, весь какой-то скользкий, с прилизанными волосами, лоснящейся кожей и огромными золотыми часами. Лицо у него было темное от загара, хотя на дворе стоял март. Полная противоположность моему отцу.

Я села за столик рядом с миссис Эллингтон – она привела нас с Томасом, чтобы отпраздновать первое место на межшкольной выставке научных достижений. Она болела за нас, когда мы делали доклад перед судьями. Томас аккуратным почерком написал на картонном постере формулы, а я начертила все графики. Что-то про ультрафиолетовое излучение – теперь уже не помню. Зато помню, как миссис Эллингтон кивала во время доклада, будто могла что-то расслышать сквозь гомон сотен школьников. Я заметила ее в толпе и расправила плечи, точь-в-точь как она. Мне хотелось, чтобы миссис Эллингтон мной гордилась.

Я долго наблюдала за мамой и Ричардом. Они поели и аккуратно сложили салфетки после еды, как приличные люди. Он оставил на столе купюры, не дожидаясь, пока принесут счет. На маме была прозрачная черная блузка с большими кружевными розами у ворота. Ни разу не видела ее в таком сексуальном наряде. Миссис Эллингтон тоже взглянула на нее, но ничего мне не сказала, а я – ей. Мы пили молочный коктейль, Томас взахлеб болтал о том, как мы потратим выигранные пятьдесят долларов. Я опасалась, что мама обернется и увидит меня. Она не обернулась. Когда они наконец ушли, я вздохнула с невыразимым облегчением. Зря боялась: вряд ли она подошла бы ко мне поздороваться, даже если бы заметила.

Мы поели, и миссис Эллингтон отвезла нас домой.

– Как ты, солнышко? – Она впустила Томаса в дом, а сама прошла проводить меня до ворот. Я улыбнулась и поблагодарила за поездку. Не хотелось, чтобы миссис Эллингтон знала, как больно мне было видеть маму – счастливую, красивую, довольную жизнью.

Вечером я встала на колени рядом с кроватью и попросила Господа, чтобы мама умерла. Для меня было бы легче увидеть ее мертвой, чем обновленной, изменившейся женщиной, которая мне уже не мать.

В первый год после твоего ухода было больше шансов встретить королеву, чем тебя. Мы виделись только на школьной парковке, когда я передавала тебе Вайолет, на эсэмэски ты отвечал коротко. Я мечтала хоть одним глазком взглянуть на женщину, пришедшую мне на замену и живущую в квартире, где моя дочь проводит половину времени, сравнить ее с собой, увидеть вас вместе. По твоей просьбе мы обошлись без судов и адвокатов, поэтому у меня было некоторое преимущество. Обычно ты удовлетворял мои просьбы и лишь в одном оставался тверд: ты познакомишь нас, когда сочтешь нужным, и этот вопрос не подлежит обсуждению.

– Я бы с удовольствием встретилась с папиной подругой, – сказала я Вайолет, узнав, что та женщина отвезла ее в школу. Была пятница, и я забирала дочь на выходные.

– Может, она не хочет с тобой встречаться.

– Возможно.

Вайолет пристегнулась и нетерпеливо взглянула на замок зажигания, давая понять, чтобы я скорее заводила машину. Чем быстрее приедем, тем меньше ей придется сидеть близко ко мне. Я посмотрела на нее в зеркало заднего вида. Ее лицо изменилось: теперь на нем читалась жалость, уж не знаю, искренняя или нет. Понизив голос, словно доверяя ключ к неведомой мне загадке, Вайолет произнесла:

– Есть причина, по которой папа не хочет, чтобы вы встречались. – Она отвернулась и стала смотреть в окно на знакомые бурые тротуары и многоквартирные дома семидесятых годов постройки. Вечером мы едва перекинулись парой слов.

В общем, ты не оставил мне выбора.

Вайолет обмолвилась, что в следующую среду вы с ней идете на балет – вдвоем, так как по средам та женщина ходит на какое-то мероприятие, которое всегда начинается в одно и то же время. Я нашла в Интернете афишу – начало в семь вечера. До спектакля вы с Вайолет договорились поесть пиццу.

Мне было известно, где ты живешь. Я взяла такси и попросила высадить за пару кварталов. Было уже полседьмого, начиналась пробка. Водитель пристально посмотрел на меня в зеркало заднего вида, словно почувствовал мое волнение. Я оставила щедрые чаевые, не желая дожидаться, пока он наскребет сдачу. Выйдя из машины, я натянула капюшон, закрыв бо́льшую часть лица. Добравшись до твоего дома, я прислонилась к кирпичной стене, сняла перчатки, достала из кармана телефон. У меня не было плана; с телефоном я выглядела занятой, увлеченной чтением сообщений, как многие прохожие.

Краем глаза я наблюдала за входной дверью – с наступлением темноты стало хорошо видно, что происходит в фойе. Из дома вышли несколько женщин; слишком пожилая, слишком толстая, слишком много собак. А потом появилась молодая женщина в дутом пуховике. Улыбнулась консьержу, поправила сумочку, достала перчатки с леопардовым принтом. Кудрявые каштановые волосы переброшены через плечо, в тусклом свете фонаря блеснула бриллиантовая сережка. Стемнело, наступил промозглый вечер. Я догадалась – это она, и на свой страх и риск двинулась за ней.

Держаться поблизости оказалось нетрудно: в замшевых сапогах на низком толстом каблуке женщина шла медленнее других прохожих. Чувствовалось, что она не местная: нажимала кнопку на каждом перекрестке, хотя все знают – это бесполезно. Мне казалось, я буду нервничать из-за того, что занимаюсь таким скользким делом, но преследовать ее было как идти за ребенком, едва научившимся ходить. Перед светофором она позвонила по телефону (я в это время стояла в паре метров), прибавила шаг, чтобы успеть на зеленый, а через полквартала вошла в хорошо мне знакомый книжный магазинчик с резными стеллажами и люстрами из матового стекла.

Я дважды перечитала табличку на двери – по средам магазин закрывался в шесть (у меня даже осталось смутное воспоминание об этом), – тем не менее внутри горел свет. В стеклах отражался свет уличных фонарей. Я подошла к витрине вплотную. Там собралось сорок или пятьдесят человек, все женщины. Пуховики и куртки брошены на скамейке, на столе – вино и башня из кексов, любезно предоставленных соседней пекарней. Вроде бы контроля на входе незаметно – не спрашивают ни имен, ни билетов. Я ожидала увидеть объявление о творческом вечере и стопки книг для автограф-сессии, но, кажется, здесь что-то другое. Большинство женщин моложе меня, многие в таких же сапогах, как у нее, – в этом дорогом районе полно бутиков, битком набитых одинаковыми вещами. У двух женщин, стоящих ближе к витрине, на груди висели младенцы в слингах. Во время беседы мамочки ритмично покачивались из стороны в сторону; я хорошо помнила это тиканье внутреннего метронома, не покидающее тебя, пока ты ощущаешь вес своего ребенка.

Та женщина стояла в глубине зала и поправляла прическу. К ней приблизилась высокая блондинка, положила руку на плечо, привлекая внимание. Они обнялись. У нее светлая кожа, большие глаза (слишком много туши), чувственный рот, растянутый в улыбке. Она о чем-то вспомнила, порылась в сумке и вручила подруге нечто серое и вязаное. Та прижала подарок к груди и рассыпалась в благодарностях. К ним подошла третья женщина и принесла вина.