– Ну что вы, мон колонель, – Шалыган, похоже,настраивался на долгую беседу. – Разговор-то у нас не о прописных истинах.Вам не приходило в голову, что нынешняя наука лишена одного очень важногокачества – умения вовремя отступать при необходимости и выбирать новые пути?Возможно, обладай она таковым качеством, многие остались бы живы, а мир стал бычуточку совершеннее. Но вы ломитесь, не разбирая дороги, мон повр анфан, монповр колонель… Вы считаете крупным достижением, когда вам удается проложить надВундерландом еще один безопасный маршрут. И забываете, скольких для этогопришлось положить под увенчанные пропеллерами холмики. И скольких пришлосьувезти в психиатричку или антиалкогольные клиники. И сколько их мчалось на«материк», чтобы никогда больше не вернуться…

– Это тоже прописные истины, – сказал Панарин. –Только более юные и незахватанные.

– Я к одному веду, – неожиданно мирно потянулсяШалыган. – В Поселке масса отделов, которые занимаются открытиями, но ниодного нет, занимавшегося бы закрытием.

– Как при Трофиме с Исааком, что ли?

– Нет, Тим, вы не поняли. Я говорю о создании специальнойнаучной дисциплины, которой вменялось бы в обязанность экстраполировать,обобщать, анализировать деятельность всех прочих областей и дисциплин. Обрубатьопасные направления, консервировать преждевременные, предвосхищать появлениеновых наук или неожиданное слияние старых. Быть, кроме того, чем-то вроде«адвоката дьявола», неутомимо бдящей оппозиции.

– Это был бы адский труд – создать такую науку, –сказал Панарин.

– Но ведь наука всегда была адским трудом. Молчите? То-то.Пока что все сведено к одному – летать и исследовать, исследовать и летать.Может быть, смысл жизни не только в этом. Кто знает, наберись вы смелостизавести этого «адвоката дьявола», вдруг да на вашу долю пришлось бы меньшеработы по выметанию из кабин бурой трухи, и меньше бы вы кляли романтику вовсех ее проявлениях, чем вы сейчас и заняты…

– Откуда вы…

Панарин осекся – из-под седых вихров на него смотрелибездонные глаза бродячего дервиша, в которых можно усмотреть что угодно –ласку, ненависть, гнев, любовь, презрение – и все же нельзя утверждать, будтоудалось правильно истолковать увиденное.

– Кстати, почему с самого начала исследования Страны Чудесвелись только с самолетов? – спросил Шалыган. – Почему никто и непытался вести работы с машин? Верхом на верблюде? Просто пройти пешком,проплыть по Реке? Кто первый сказал, что земля Вундерланда убивает, если к нейприкоснуться, и кто это доказал на практике? Вы никогда не задавались этимивопросами, Тим, верно? Кабина самолета и штурвал для вас так же естественны,как солнце над головой – потому что ничего другого вы и не знаете. Нет Бога,кроме аэрологии, и самолеты – пророки ее…

– Вы… Я… – сказал растерянно Панарин.

– Бросьте. – Голос Шалыгана был неожиданновластным. – Ну да, вы уже готовы задуматься, бежать, драться и открыватьАмерики. Только через минуту вы задумаетесь о своей репутации, через две – омоем сумасшествии, через три – трезво взвесите мои слова и разобьете их спомощью богатого багажа цитат и теорий, коими вас вооружили и научилипользоваться. Ни на что вы не решитесь и ни до чего не додумаетесь, пока вас неприхватит всерьез – вот в чем беда вашего поколения, милый мальчик…

Внезапно Панарин схватил его за правую руку и резко вздернулрукав ветхого сюртука. Нет. Ничего. Ошибка. Никакой татуировки-альбатроса,которую носят все пилоты чуть повыше запястья. Все правильно, смятенно и злоподумал Панарин – чокнутый, и все тут…

Он разжал пальцы и торопливо пошел прочь. Дребезжащийхохоток ударил ему в лопатки. Притихшие было динамики снова грянули во всюивановскую:

Выходили из избы

здоровенные жлобы,

порубили все дубы

на гробы…

Панарин размашисто шагал, отбрасывая носком ботинка редкиекамешки. Клементина стояла на прежнем месте, и лицо у нее было именно такое,как ему представлялось.

– Бросьте, – сказал он, остановившись. – Непытайтесь состроить соответствующее лицо. Вас это задело, понятно, и кинуло визвечную бабью жалость, но вы ничего не понимаете, потому что никогда неработали здесь. По этой же причине постарайтесь обойтись без устныхсоболезнований – они ничему не помогут и никого не вернут. Пойдемте лучше сомной, обещаю редкий кадр. Вы ведь никогда не видели остановившегося метронома?

– Как вы можете?

– Могу, – сказал Панарин. – Могу быть циникомименно потому, что завтра это может случиться и со мной, я ведь не из кабинетакомандую. Ну, идете?

Клементина заспешила за ним, пытаясь приноровиться к егопоходке. Привалившись спиной к штакетнику, под очередным плакатом сизображением Президента Всей Науки и очередным историческим изречением на землесидел вдрызг пьяный Никитич, и на его лице читалось полное довольство жизньюпрошлой, настоящей, будущей и загробной. Над ним нерешительно топтался юныйсержантик-безопасник – новый, сразу видно, не успевший вызубрить все писаные инеписаные правила.

– Забирайте, чего там, – приостановившись, бросил емуПанарин. – Он свою норму вылакал. В трезвяк, денька два погоняйте сметлой, потом ко мне на проработку. Как обычно.

– Служу Науке! – обрадованно рявкнул сержантик, поднялНикитича, закинул его руку себе на шею и доволок к вытрезвителю. Никитичпокорно волочился за ним, временами называл его Анечкой и пытался лапать, чтосержантик стоически переносил.

Панарин и Клементина вошли в коттедж. Голубой метроном,украшенный золотым альбатросом, стоял на письменном столе. Его стрелка замерла,отклонившись вправо.

– Вот, – сказал Панарин. – Та же штука, что укаждого из нас. Только не спрашивайте, откуда эти штуки взялись – они быливсегда, говорят, есть свой и у Президента. Почему метроном останавливается,когда умирает его хозяин, мы сами не знаем и никто не знает…

Он огляделся, нашел подходящую спортивную сумку и принялсяметодично вытряхивать туда содержимое ящиков письменного стола. Сорвал со стеныи отправил туда же фотографию Карен, разные мелкие безделушки и письма, имевшиеценность лишь для самого Бонера. Набил сумку доверху, с трудом застегнул. Селза стол и, глядя в оклеенную пестрыми обоями стену, негромко сказал самомусебе:

– Как же я ей напишу? Ведь писать-то мне положено…

2

Я злюсь, как идол металлический

среди фарфоровых игрушек…

Н. Гумилев

Слева от стойки был установлен огромный цветной телевизор ивытянулась шеренга пестро раскрашенных японских игральных автоматов. Автоматыдавно поломали по пьяному делу, а единственный уцелевший перепрограммировали накрайне интеллектуальную игру «Кто поймает больше шлюх» (с соответствующимвидеорядом). Телевизор, однако, пока держался и сейчас показывал нечтопорнографическое – и местные золо-торукие механики давно собрали из каменныхматериалов суперантенну, ловившую и Гонконг, и Лос-Анжелес, да вдобавокоснастили ее электронной системой защиты, отшвыривавшей разрядом предместкомаТютюнина, не раз покушавшегося антенну изничтожить.