– Я понимаю тебя. – Доктор Лейн указывает на шрамированную половину своего лица с опущенным уголком губ. – Поверь, я пережила то же самое. Потребовалось много времени, чтобы я приняла это. Приняла себя. Но у меня получилось. Просто нужно время.

– У меня нет времени.

– Кора рассказала мне об операции. И о спектакле.

– Дело не в дурацком спектакле.

– Ава, если ты хочешь играть в спектакле – играй, операция тебе не нужна, – отступив на шаг и разглядывая меня, заявляет доктор Лейн.

– Вы не понимаете. Я смотрю в зеркало – и не узнаю эту девушку. Я не наивная, я понимаю, что операция не вернет утраченного. Но она поможет сделать меня хоть чуточку похожей на прежнюю Аву. Возможно, этого хватит, чтобы вернуться на сцену.

Доктор Лейн тяжело вздыхает.

– Может, сегодня для тебя будет лучше поделиться со всеми чем-нибудь хорошим из твоего прошлого.

Я фыркаю.

– У меня закончились все теплые и радостные воспоминания.

Доктор Лейн строго смотрит на меня. Кажется, сегодня не обойдется без наказания.

– Копай глубже. – Она указывает на мою грудь. – Они там.

Вернувшись в зал, я почти искренне извиняюсь перед Оливией. Она слабо улыбается в ответ.

– А теперь переключимся на силу позитивного мышления, – заявляет доктор Лейн. – Ава предложила начать с хороших воспоминаний.

Оливия и Брейден поворачиваются ко мне. Жаль, что здесь нет Пайпер, которая обязательно бы пошутила о том, как все это глупо. Ведь и правда глупо. Все эти разговоры, обмен воспоминаниями и ощущениями. С глубоким вздохом я начинаю рассказывать:

– В нашем дворе рос огромный, ветвистый клен. Осенью его листья становились желтыми, красными и оранжевыми. «Наш пылающий куст» – так называл его папа. Когда он приходил с работы, я выбегала ему навстречу и папа подхватывал меня на руки прямо под этим огромным деревом. «Готова к полету?» – спрашивал он и подбрасывал меня высоко-высоко, так что сердце в пятки уходило, словно на американских горках. И земля, и он оказывались далеко-далеко. Замерев на миг на самом верху, я пугалась. Но внизу я видела папу и его распахнутые руки, готовые поймать меня. Потом он прижимал меня к груди и шептал: «Я всегда поймаю тебя».

Доктор Лейн что-то пишет в своем журнале.

– Замечательно, Ава. Спасибо.

Сегодня на терапии я заслужила высший балл – разом эмоциональный всплеск и прорыв. Доктор Лейн просит нас записать хорошие воспоминания в тетради.

Только доктор Лейн не понимает, что моя история вовсе не хорошее воспоминание.

Отцы не всегда ловят своих маленьких дочек.

Когда я падала из охваченной огнем спальни, я ждала, что он меня подхватит.

Я ждала.

Ждала.

Пока не упала на землю.

Он не поймал меня.

Он вытолкнул меня головой вперед в жизнь, в которой не мог защитить от боли.

Воспоминания – ложь.

Как и все остальное.

Пересаженный на руку большой палец ноги – не палец, а ярко-розовый парик – не настоящие волосы, и Гленн и Кора – не мои родители.

И глупые песенки не могут прогнать ночные кошмары.

После занятия в группе поддержки меня забирает Гленн. На переднем сидении машины лежит куртка и мои походные ботинки.

– Хочешь немного прогуляться? – спрашивает он.

Я переобуваюсь, хотя не понимаю, зачем для обычной прогулки нужна подобная обувь. Гленн ведет грузовик в глубь каньона, рассекающего горы Уосатч. Похоже, он задумал не просто прогулку.

Остановившись на маленькой неасфальтированной парковке у извилистой дороги, Гленн указывает на ведущую вверх тропу, исчезающую за голыми деревьями. Чем выше поднимается гора, тем больше на ней снега.

– Вряд ли я смогу туда подняться, – говорю я.

Прошло уже больше года, с тех пор как я нормально занималась спортом. За последнее время я не делала ничего сложнее приседаний и не поднимала ничего тяжелее килограммовых гантелей – да и то по настоянию Палача Терри.

Натянув рабочую куртку, Гленн выскакивает из грузовика.

– Сможешь.

Он идет впереди, показывая мне путь. Тропа – одно название: мы постоянно переступаем через валуны и пригибаемся, проходя под низкими ветками. Подъем становится все круче, снег – все глубже, и компрессионное белье начинает давить на колени.

Я перевожу дух, остановившись у белого тонкого ствола осины. Но Гленн продолжает идти, и я спешу за ним, увязая в глубоком снегу: шагнуть, провалиться, вытащить ногу – и все по новой.

Я начинаю думать, что это нечто вроде наказания за мою вчерашнюю вспышку гнева, когда Гленн резко останавливается и подзывает меня подойти к валунам, с которых открывается прекрасный вид на долину. Я сажусь на один из камней. Тяжелое дыхание вырывается изо рта клубами пара.

Мы разглядываем долину. По дорогам ползут маленькие, словно муравьи, машины. В горах еще лежит снег, но в долине трава уже проклевывается из-под земли, предвещая весну. Огромная стая чаек взмывает в небо, кружась, словно пернатое торнадо, и направляясь к северу – домой.

Я смотрю на юг и почти верю, что смогу увидеть свой дом там, где земельные участки переходят в зеленые поля. Вглядываясь, я подаюсь вперед, и Гленн обнимает меня точь-в-точь как мама, когда застегивала в машине мой ремень безопасности.