Пайпер прикладывает ладонь ко лбу, защищаясь от яркого солнца.

– Я же сказала тебе – плохой день. Не было настроения для всех этих групповых страданий.

Подруга жестом приглашает меня в дом, который внутри так же прекрасен, как и снаружи. Коридор с мраморным полом ведет в прихожую, где на столике стоят свежесрезанные цветы.

– Я иду на прослушивание! – не в силах больше сдерживаться, заявляю я. – И это еще не самая лучшая новость.

Пайпер с необычайно мрачным видом поднимает палец, призывая меня умолкнуть, и разворачивает кресло в сторону кухни. Какая-то женщина яростно, содрогаясь всем телом, отмывает металлическую раковину.

– Мам, это Ава. Из группы поддержки.

Женщина смотрит на меня. Ее глаза еще краснее, чем у дочери, и взгляд такой же безжизненный.

– Бедняжка. – Она прижимает к сердцу руки в резиновых перчатках.

– Мам, не начинай. – Жестом позвав меня за собой, Пайпер едет по коридору. – Не обращай на нее внимания. Ее детектор эмоций сломался одновременно с моей ногой. Каждое мое посещения ортопеда заставляет ее лихорадочно наводить чистоту в доме. После последнего визита она еще неделю будет все драить.

Комната Пайпер такая же вызывающе-яркая, как и она сама. Кричаще-розовое полосатое покрывало контрастирует с лимонно-зеленым ковром. На кровати – пушистые декоративные подушки неоновых цветов, на столе – лава-лампа с жидкостью цвета фуксии, которая то и дело вскипает пузырями.

Пайпер пересаживается из кресла на кровать и одну за другой перекладывает больные ноги на яркое покрывало. Я пытаюсь помочь ей и замечаю, что на ее ноге нет гипса.

– Сняли!

Пайпер пожимает плечами и легонько отталкивает меня.

– Давай не будем о моей дурацкой ноге? Ты хотела мне поведать о чем-то. Это о твоем парне? Кстати, ты так и не сказала, как его зовут. Не думай, что я этого не заметила.

С широкой усмешкой я плюхаюсь в ее инвалидное кресло и начинаю елозить туда-сюда. Пайпер бездумно листает журнал о здоровом образе жизни, а я рассказываю ей о предстоящей операции.

– У тебя ведь и так уже было девятнадцать операций? – шумно захлопнув журнал, спрашивает Пайпер.

– Да, но эта косметическая – она подправит мои глаза.

Я приподнимаю уголки век на обоих глазах. Поджав губы, Пайпер изучающе разглядывает мое лицо.

– Наверное, дорогое удовольствие.

– Так и есть. А самое потрясное – Кора и Гленн продали кукол Сары, чтобы оплатить эту операцию.

Пайпер ложится и смотрит в потолок.

– Все складывается в пользу Авы. – Нахмурившись, Пайпер смотрит на меня. – Где твой парик?

– Зачем он мне теперь? Операция – вот что мне нужно.

Пайпер бесстрастно переводит взгляд на потолок. Разве моя новость не должна взволновать ее? Ведь она яростно подталкивала меня к прослушиванию.

Краем глаза я замечаю блеск. В углу комнаты лежит осколок стекла. Я подбираю его вместе с покореженной рамкой и фотографией волейбольной команды. Похоже, все это пострадало от колес инвалидного кресла. В центре фотографии – Пайпер: без ожогов и на двух ногах.

Она смотрит на осколки в моих руках, и я вновь отмечаю ее покрасневшие, припухшие глаза.

– Что случилось?

– Небольшой регресс в физиотерапии. – Она пожимает плечами.

Я поднимаю выше покореженную рамку с фотографией.

– Это не похоже на небольшой регресс.

Пайпер пытается выхватить ее у меня и чуть не падает с кровати.

– Ладно, большой. Огромный, колоссальный регресс. Ты это хотела услышать?

– Прости, я не знала…

– Все хорошо. И у меня тоже все хорошо. Я просто не хочу, чтобы ты допрашивала меня, словно испанская инквизиция. Но если хочешь знать, вчера я весь день пыталась ходить. И падала. А доктора сказали, что мой временный паралич может оказаться не таким уж временным. – Она сминает подушку в комок. – Эти тупые врачи не отличат свой зад от локтя.

– Из-за этого твоя мама плакала? – Из опаски разделить судьбу рамки с фотографией я не решаюсь упомянуть о том, что глаза Пайпер тоже выдают ее недавние слезы.

Пайпер смеется, однако не весело, а как-то натянуто, с иронией.

– Она не перестает плакать со дня аварии. Мама плачет и убирается. Отец пьет. У каждого свой способ впадать в забытье.

Я подъезжаю к изножью кровати.

– А ты?

– Ну да, у меня своя стратегия преодоления трудностей. – Впервые с начала моего визита она улыбается. – Закрой дверь.

Выпрямившись, Пайпер пытается задрать майку.

– Помоги мне.

Я помогаю ей задрать майку и вижу на спине два крыла на каждой лопатке, раскрашенных во все цвета радуги, и длинный столбик черных слов, тянущийся от позвонка на шее до двух ямочек на пояснице.

– Это ты придумала? – спрашиваю я.

Пайпер раздраженно смотрит на меня.

– Ты вообще слушала мою «Огненную смесь»? Это же из песни группы «Аттикус», это мой гимн! – Пайпер выгибает спину, и крылья на ее спине шевелятся вместе с лопатками. – Я теперь феникс.

И она рассказывает, как вчера Асад возил ее в тату-салон. В груди появляется какое-то мелочное чувство, и даже не знаю, кому я больше завидую: Асаду потому, что он пошел с Пайпер, или Пайпер из-за прогулки с Асадом.

– Я могла бы сходить с тобой.

– Ты не умеешь водить машину. И я отчетливо помню, как ты говорила, что никогда намеренно не оставишь меток и шрамов на своем теле. К тому же Асад такой доверчивый, и он сделает что угодно для кого угодно. Так как тебе тату?

Я касаюсь теплой розовой кожи вокруг линий.

– Больно было?

– Бывало и хуже, – заявляет Пайпер. – Классно же, да? Даже если я не смогу ходить, я смогу летать.

– Ты сможешь ходить.

Она дергается, когда я касаюсь татуированного крыла.

– Тебе придется, потому что я собираюсь выйти на сцену и ты должна устроить мне овацию стоя.

– Кажется, кое-кто стал верным адептом групповой терапии, – глядя на меня через плечо, замечает Пайпер. – А в следующий раз ты скажешь мне, что наконец-то обрела новую нормальную жизнь?

Опустившись на колени, я собираю клешнеобразной рукой крупные осколки стекла и бросаю их в мусорную корзину.

– Пока еще нет. Но впервые за долгое время я верю, что это вообще возможно. – Я разглаживаю фотографию, положив ее на стол. – Знаешь ли, мне тоже пришлось заново учиться ходить. После комы и еще раз после того, как мне пересадили большой палец с ноги на руку. И оба раза я чуть не сдалась. Знаешь, почему я довела дело до конца?