бы нет, — ответила Зита без запинки. — В конце концов, он поступил не так уж скверно. Честно заплатил за удовольствие, что делает не каждый.

— Да уж, — промямлил Сильвестр.

— Иногда мы с ним даже спим, — с вызовом произнесла Зита. — Вы против?

— А с двумя другими? — не удержался Сильвестр. — Ведь тогда речь шла о группе…

— Я им не нужна, — усмехнулась Зита. — Они любятся друг с другом — «голубые».

Сильвестр чертыхнулся про себя. Этих подробностей ты не знал, старина. А сейчас быстренько поправь отвисшую челюсть и придумай, зачем тебе нужен Дон…

— А зачем вам нужен Дон? — спросила Зита. Во время разговора она не прекращала работы, ловко перекладывая листки из одной стопы в другую.

— Что это ты делаешь? — Сильвестр решил пока сменить тему.

— Сортирую бумагу. Новый ксерокс такой капризный, — кивнула она на множительную машину в углу. — Чуть лист не отвечает стандарту, уже не принимает. Электроника не человек, ее не обманешь. Умная!

— А зачем вам ксерокс в магазине? — равнодушно спросил Сильвестр, взяв с прилавка отбракованный лист бумаги.

— Я же говорю, электроника умная, делает копии с увеличением или уменьшением, в цвете. Многие переснимают фотографии. Словом, подрабатываем. Один чудак заказал сто экземпляров собственной увеличенной подписи.

Тонкие пальчики Зиты тасовали листки, как карты, она уже не приглядывалась к ним. Зато свой лист Сильвестр разглядел самым тщательным образом. Сомнений не оставалось. Та же финская бумага с высоким содержанием целлюлозы, что на копии ультиматума, лежавшей сейчас в портфеле Сильвестра.

— Зита, — попросил Сильвестр, доставая свой пропуск на территорию вертолетного полка, — сделай и мне копию.

— Охотно, дядя Вести, давайте сюда. Уменьшить, увеличить?

— Увеличить. На полный формат листа. Сегодня рассчитываюсь с русскими, хочу оставить себе на память.

— За эту память как бы потом не пострадать, — сказала цыганка и положила пропуск под контрольное стекло. — Слышали небось, аэродром-то взрывать будут.

— Потому и ушел, — кивнул Сильвестр, — а сейчас вот ищу Дона. Он купил фотоателье…

— Да, «Парадиз», — проявила Зита хорошую осведомленность. — Приглашал меня на работу.

— Вот и я, — честно посмотрел ей в глаза Сильвестр, — хочу устроиться туда на работу. Швейцаром.

— Там нужны крепкие люди, — согласилась Зита, возвращая пропуск вместе с его увеличенной копией. Фельд спрятал то и другое в портфель и сказал:

— На здоровье пока не жалуюсь. Сколько с меня причитается за работу?

— Ничего, — выключила Зита машину. — Я добро помню. И Дону при встрече вашу просьбу передам. Только… Только сперва вам погадаю, дядя Вести. Не боитесь?

— Нет, — протянул Сильвестр цыганке раскрытую ладонь.

— И правильно, золотой, у цыганки глаз черный, а душа светлая, зла не желает. Вот линия жизни… Дуга хорошая, крутая, но… ай-ай, ветви смотрят вниз. И это еще не беда, это всего лишь к бедности, а у тебя никогда злата и серебра и не бывало.

Сильвестр кивнул. Зита продолжала:

— Линия Сатурна обрывается у линии ума. Это, дядя Вести, признак шальных выходок, смелых, но неразумных. Не любишь думать о том, что будет, сегодняшним днем живешь…

Где-то в глубине магазина прозвенел телефонный звонок, Зиту окликнули из-за двери, она посмотрела в лицо Сильвестру черными глазами:

— Не хлопочи в казенном доме, все хлопоты будут пустые…

— Спасибо, это я и сам знаю.

— За гаданье не благодарят, — сказала Зита и добавила на прощание: — Берегитесь короля треф!

«А ниточка-то связалась», — подумал Сильвестр, выходя из магазина. От ксерокса ниточка вела туда же, куда привела Фельда распечатка полицейского компьютера. К Дональду Фишеру и подозрительному заведению под вывеской «Парадиз».

32. Господин шеф-репортер

Июльский полдень в столице — страшная штука для разнеженного в провинции человека. С ревом снарядов, покинувших орудийный ствол, улицы и проспекты простреливают разномастные автомобили, и сизый дым из выхлопных труб качается над плавящимся асфальтом, точно над полем боя. В этом «бою» первыми погибают старики, астматики и сердечники. Кареты неотложной помощи, отчаянно сигналя, шпарят прямо по тротуару.

А полузадохшимся липам никто не поможет. Их листья уныло поникли и мстят тем, что почти не дают тени. Витрины, до блеска вымытые, слепят глаза, но прохожим не до них. Скорее под полосатые тенты кафе, в прохладу баров, где запотевший стакан ледяной кока-колы на короткое время поможет вернуть ощущение, что ты еще жив. Однако стоит шагнуть за порог, и все повторяется вновь. Солнечные лучи отвесно падают на понуро опущенную голову со злорадным сверканием гильотинного ножа, отмененного в качестве орудия казни именно в тот год, когда Петер Дембински заканчивал университет. Он покинул его стены с дипломом учителя, степенью бакалавра и полным отсутствием желания забивать детям головы разной мурой. Из лени, пьянства, разгильдяйства, нахватанности по верхушкам, легкого пера и ненависти к упорядоченному рабочему дню зародился роман Петера с госпожой журналистикой.

Сегодня он приехал — на диво благостный и трезвый — к главному редактору своей газеты с надеждой в сердце, что роман счастливо продолжится.

Вынырнув из подземного перехода, Петер задрал голову. Вот она, башня, сотворенная из белого металла и затененного стекла. Дюжий охранник проверил пресс-карточку Петера и молча кивнул, пропуская в кондиционированный рай. Сразу бросался в глаза столик, где под прозрачным колпаком, словно сыр на тарелке, лежала внушительная стопка купюр в банковских бандеролях: награда тому, кто сумеет купить оружие у советского солдата.

Возносясь на бесшумном лифте к верхним этажам — «коридорам власти» издательского концерна, — Петер представил эту пачку в своей спортивной сумке. Всего-то и надо: вместо денег положить на тарелочку пистолет системы Макарова. Тем самым главный редактор «Завтрашнего дня» доктор Агаштон надеялся «умыть» генерал-полковника Фокина. На каждой пресс-конференции командующий Группой войск в ответ на вопрос, когда русские солдаты прекратят торговлю оружием, невозмутимо говорил: «Покажите мне это оружие».

Створки дверей разошлись, Дембински прошел в приемную главного редактора, и здесь перед ним распахнулась панорама столицы. Он стоял у стеклянной стены, чувствуя легкое головокружение. Телебашня выше, но там нет столь острого ощущения высоты. А здесь… Петер обернулся к секретарше:

— Вам не страшно сидеть на краю пропасти? — Холеная блондинка чуть за тридцать скользнула по фигуре репортера (Петер втянул пивное брюшко) пренебрежительным взглядом. В эту минуту на столике перед ней вспыхнула зеленая лампочка.

— Проходите, — сказала блондинка.

Главный поднялся из-за стола заседаний, за которым расположились столпы «Завтрашнего дня» и где не могло быть места мелкой сошке из провинции — разряд, к каковому без обиды причислял себя Петер.

Пока доктор Агаштон, маленький сморчок в золотых очках, шел навстречу Петеру по блестящему паркету, Дембински мысленно проследил его карьеру в правящей ныне партии. Агаштон был одним из ее «отцов-учредителей». Несколько лет