в свои опасные игрушки. Иначе — взгляд Антона Николаевича Шестопалова упал на аршинный заголовок газеты «Завтрашний день», — иначе вот что получается, это ЧП, этот дичайший случай на полигоне!

Шестопалов даже пристукнул по газетному листу кулаком. Власть (за рубежом посол — представитель государства) и ответственность за тысячи советских людей, из которых, кстати, десятки тысяч служили в Группе войск или обслуживали ее, не могли не сказаться на характере Антона Николаевича. Был он невысокого роста, не очень представителен, однако, когда начинало штормить, мог зажать в своем сухоньком кулачке не только аппарат посольства. С утра Шестопалов достаточно жестко поговорил с генерал-полковником Фокиным относительно ЧП на полигоне и вообще о том, что мыслят себе военные о дальнейшей судьбе вертолетного полка. Теперь следовало подумать, чем и как успокоить взбудораженное общественное мнение страны пребывания. На двенадцать часов посол вызвал военно-воздушного атташе подполковника Викентьева и пресс-атташе Баева. Стрелки внушительных напольных часов как раз сошлись на двенадцати.

— Прошу, — сказал Шестопалов, услышав стук в дверь, и сразу перешел к делу, спросив у Викентьева, прямоплечего моложавого человека, в котором угадывалась военная выправка: — Вам не известно, чью светлую голову посетила эта мудрая мысль — выбрать для стрельбы место рядом с национальным природным заповедником?

Баев — в рубашке с коротким рукавом, но аккуратно повязанным галстуком — раскладывал на полированном столе для совещаний газетные вырезки. Он не завидовал своему коллеге, стоявшему в почти строевой стойке, словно Шестопалов был генералом.

Но моложавый подполковник, лишь недавно получивший свой первый агреман[2], не растерялся.

— Известно, — ответил военно-воздушный атташе. — Эта мысль посетила императрицу Марию-Терезию. Своим указом она отвела пустошь для артиллерийских стрельб и воинских упражнений еще в XVIII веке. С тех пор там полигон, а национальным заповедником его окрестности объявлены полгода назад. При этом командование Группы войск предупреждало…

— Так, — прервал Шестопалов, — понятно. Ваша позиция мне ясна. Что говорит пресса?

Баев с готовностью кивнул на вырезки:

— Пресса ничего хорошего в наш адрес не говорит. По факту ранения девушки страной пребывания возбуждено уголовное дело. Боюсь, это может плохо кончиться для летчика…

— Капитан Першилин, военный летчик 1-го класса, кавалер ордена Красной Звезды, — вставил военно-воздушный атташе.

— При чем здесь орден? — поморщился Чрезвычайный и Полномочный.

— Его орден очень кстати в этой истории, Антон Николаевич, — сказал Баев. — Ведь орден-то за Чернобыль.

— Слава богу, не за Афганистан, а то аналогия была бы на диво, — буркнул Шестопалов. — Прошлые заслуги этому герою в зачет не пойдут.

— Он не герой, — мягко сказал Баев, — а жертва.

Чрезвычайный и Полномочный вскинул брови домиком:

— Интересная мысль. Каждый из нас продукт системы, а точнее систем. Общественно-политической, служебной… В известной степени, можно сказать, и жертва… Но, вероятно, вы не это имели в виду?

— Нет, этот… — Баев бросил взгляд на военно-воздушного атташе, ожидая подсказки.

— Першилин.

— Першилин — жертва не в переносном, а в прямом смысле. Жертва Чернобыля, жертва радиоактивного облучения, затронувшего психику молодого человека. Конечно, он неспециально палил на полигоне, в этом у меня сомнений нет. Но подумайте сами: какой будет последующая реакция здравомыслящего человека? Ему надо было связаться по радио с командованием, доложить…

— Что он и сделал, — заметил подполковник Викентьев, — а потом решил…

— Да, мы знаем, что он решил, — перебил Баев, не хотевший упускать инициативы в этом важном вопросе. — И я снова обращаюсь к логике. Будет ли нормальный человек сажать вертолет чуть ли не в центре городка? Даже мне, от авиации далекому, известно, что полеты над городом категорически запрещены… Короче, полагаю необходимым провести всестороннее медицинское обследование капитана Першилина и сообщить об этом прессе. В четверг брифинг, проводимый министерством обороны по случаю визита министра обороны Франции. Вторым вопросом — соблюдение графика вывода ваших войск. Как раз очень удобный случай.

Чрезвычайный и Полномочный Посол внимательно посмотрел на обоих атташе. Подполковник, видно по лицу, порывается что-то сказать. Баев откинулся на спинку полумягкого стула с выражением победителя. Оба в прекрасном возрасте «акме» — сорокалетия, который многомудрые эллины считали расцветом мужчины. Четверть века назад и Антон Николаевич Шестопалов был таким же, полным энергии и уверенности, что все в жизни возможно, доступно.

— Прошу вас, товарищи, — произнес Шестопалов, — постоянно держите руку на пульсе событий.

Чрезвычайный и Полномочный Посол поднялся из-за стола, давая понять, что разговор закончен:

— Если политику называют искусством возможного, то дипломатия…

Поток воздуха от мощного японского вентилятора отдувал хохолок на макушке Шестопалова, в эти минуты он выглядел по-боевому:

— То дипломатия — искусство невозможного. Помните об этом и держите меня в курсе событий.

Баев и Викентьев гуськом пошли к двери.

35. Скованные одной цепью

Вот и настал миг прощания. Подсвеченные закатным солнцем, облака стояли над крышей гарнизонного офицерского клуба, как часовые в почетном карауле. Со стороны аэродрома ветер нес прохладу и звон цикад. Прикуривая папиросу от папиросы, Сильвестр Фельд топтался рядом с крыльцом. Он ждал подполковника Вадима Бокая.

Проводить Сильвестра пришел чуть ли не весь полк. Молодые летчики и старые старшие лейтенанты, годившиеся им в отцы, — «технари» из ТЭЧ. Свободные от службы солдаты в добела выгоревших и просоленных кителях и неизменное их сопровождение — гарнизонная детвора. Крепкий аромат начищенных кирзовых сапог смешивался с запахом духов, который принесли в зал клуба офицерские жены и «вольняшки» во главе с Галочкой, вооруженной здоровенным букетом. Поэтому и сбежал Фельд со сцены на крылечко, испуганный столь серьезными приготовлениями. Без подполковника Бокая просто боязно возвращаться в переполненный зал.

А в первую очередь, говоря серьезно, было страшно за себя. Вдруг подведут нервы, не хватит сил вежливо улыбаться, в то время как на душе скребут кошки. Сильвестр прощался не только с полком, который стал родным за многие годы. Он расставался с молодостью, когда неомраченная дружба с русскими казалась залогом светлого будущего, а в повседневной жизни была вроде того третьего плеча из популярной песни, распевавшейся в многочисленных застольях и братаньях.

Братья по классу — братья по оружию. В одном строю — к единой цели. Учиться у Советского Союза — значит учиться побеждать.

Неужели это были только слова?

Сильвестр Фельд грустно усмехнулся. Пришедшие к власти политики настойчиво советовали забыть, выбросить прежние представления из головы, точно ненужный мусор — с чердака. Вместе с орденами и медалями, которыми награждала подполковника Фельда рабоче-крестьянская власть и которые упразднила власть нынешняя.

Можно, конечно, отменять прежние указы. Вполне возможным оказалось лишить подполковника Фельда пенсии на том основании, что несколько лет он был освобожденным секретарем партийного комитета в главном управлении полиции и якобы не выполнял прямые обязанности стража порядка. «Но пока я жив, —