Карлтон-авеню – улица длинная. Дома из песчаника по обе стороны, асфальт над корнями деревьев пошел буграми, превратив гонку в бег с препятствиями. Видимо, я один был новичком в этом деле. Селестия перепрыгивала через корни, не сбавляя темпа. Но вор бежал лучше, даже как-то изящно. Сразу было видно, что для него это далеко не первое родео.

Он знал, что она его не поймает. Я знал, что она его не поймает. Как человек разумный, я не любитель гоняться за ветром, но я должен был бежать до тех пор, пока бежала она. Как я мог плестись сзади, пока моя девушка преследует преступника? Так что я гнал и гнал, хотя с трудом мог дышать. Мужчина должен выполнить свой долг.

Сколько мы так бежали? Вечность. Холодный воздух жег мне легкие, а ботинки били по ногам, и в перерывах я понял, что, возможно, совершаю самоубийство. Впереди Селестия гнала парня и материлась, как грузчик в порту. У меня свело судорогой мыщцу, и эта мышца была в сердце. Хоть брань и задержала ее на чуть-чуть, у меня все равно перспективы были нерадужные. Я был тяжелее, позже стартовал, и, ко всему прочему, разодет как Луис Фаррахан[56]. Я не последователь «Нации», но при мысли о Фаррахане я поднажал. Он, может, и перегибает палку, но основные идеи у него правильные. И неважно, во что проповедник Фаррахан одет, он бы никогда не стал сидеть и смотреть, как сестра пытается задержать вора.

И в эту минуту, клянусь, боги мне улыбнулись. Пока я разыскивал в себе дополнительный запас силы и выносливости, Селестия зацепилась ногой за бугор на изрытом тротуаре и упала, растянувшись на асфальте. Я догнал Селестию в три прыжка и перепрыгнул через нее, как Карл Льюис[57]. Для меня эта гонка закончилась уже тогда, прежде чем мои ботинки опустились на землю. Когда я завис в воздухе, можно было уже включать саундтрек и пускать по мне титры.

Только это, к сожалению, не кино. Я приземлился, слегка съехал не в ту сторону, осмотрелся и снова понесся. Парень бежал в нескольких квадратах асфальта от меня, оглядываясь. Теперь меня ждал главный приз. Я отталкивался ногами и руками, пытаясь вспомнить все, чему меня научили школьные кроссы. А потом парень споткнулся, и дистанция между нами сократилась. Он был настолько близко, что я мог прочитать бирку сзади на его кофте: «Кани»[58]. Мои пальцы схватили его костлявую лодыжку, когда я рухнул на асфальт, последовав за своим правым коленом. Он яростно тряс ногой, но я схватился намертво.

– Да ты сдурел, что ли? – поразился он. – А если у меня пистолет?

Я честно замер на секунду, чтобы это обдумать, и в эту секунду он дернул ногой и пнул меня в лицо. Надо отдать ему должное, он пнул не так сильно, как мог бы. Он не втоптал мою голову в асфальт. Пинать можно по-разному, и он скорее меня любовно похлопал по лицу, попав мне ногой в рот и выбив нижний зуб.

Я слышал, как сзади по асфальту стучат резиновые подошвы Селестии. Мне стало страшно, что она сейчас перепрыгнет через меня, как через препятствие, и эта сумасшедшая гонка возобновится, но она остановилась и села на колени рядом со мной.

– Я не отобрал твои вещи, – сказал я, задыхаясь.

– Наплевать. Ты – мой герой, – сказала она. Я думал, она шутит, но ее ладони, обхватившие мое лицо, говорили об обратном.

Стоматолог, который ставил мне протез, сказал, что зуб можно было спасти, если бы я сразу обратился к врачу. Селестия мне тоже это предлагала по дороге к ее квартире, где она жила с тремя соседями и дюжиной кукол, но я отмахнулся. Дома она сделала мне холодный компресс и вызвала полицию. Копы приехали через два часа, и к тому времени я уже втюрился по уши. Я был в эйфории, как «Джексон 5»[59]. До-ре-ми. ABC. В протокол она вписала свое полное имя, и я готов был набить эти слова у себя на лбу: Селестия Глориана Давенпорт.

Вся правда об этом касается только меня и Селестии. В воскресенье, прежде чем проводить Оливию в последний путь, я встретился с Роем в тюрьме, а Селестия осталась с его отцом. Я говорю встретился, потому что не могу подобрать другого слова. Возможно, стоит сказать, что я поехал его навестить. Мы съели на двоих три пачки чипсов из автомата, и Рой попросил заменить его в понедельник и отнести гроб его матери от катафалка к алтарю. Я согласился, но без энтузиазма: радости такая работа не приносит. Рой-старший вызвал еще одного церковника, чтобы нести угол по правую руку, но я должен был объяснить ему, что меня прислал Рой и церковник не нужен. Мы пожали друг другу руки, будто заключая сделку. Когда мы разжали пальцы, я встал, но Рой не двигался.

– Я побуду тут, пока можно.

– Будешь просто сидеть?

Он улыбнулся краешком рта.

– Лучше тут, чем в камере. Мне норм.

– Ну, я тоже не особо тороплюсь, – сказал я и снова сел на пластиковый стул.

– Видишь того парня? – он показал на худощавого заключенного с выбритыми висками и шевелюрой и очками как у Малкольма Икса[60]. – Это мой отец. Биологический. Мы с ним тут встретились.

Я бросил взгляд на пожилого мужчину, который разговаривал с пухлой брюнеткой в цветастом платье.

– Он с ней на «Классифайде»[61] познакомился, – объяснил Рой.

– Да я не на женщину смотрел, – сказал я. – Просто я немного отъехал. Это правда твой отец?

– Именно так.

Рой разглядывал мое лицо, будто читал карту.

– Ты не знал, – сказал он. – Ты не знал.

– Да а как бы я узнал?

– Селестия тебе не сказала. Если она не сказала тебе, она никому не сказала.

Он явно радовался, а меня что-то ужалило – нечто среднее между комаром и осой.

– Ты похож на папу, – сказал я, кивнув в сторону того мужчины.

– Мой папа – это Рой-старший. А этот, мы сейчас нормально общаемся, но много лет назад этот негр просто ушел купить сигарет и не вернулся. А теперь я вижу его каждый день, – он помотал головой. – У меня такое чувство, будто это все должно быть не случайно, ну, есть какой-то единый замысел, но я не вижу в этом смысла.

Я молчал, чувствуя себя неуютно в этом сером костюме, в котором собирался вечером пойти на поминки. Я тоже понятия не имел, какой в этом мог быть смысл. Отцы – существа сложные. Мне было семь, когда мой отец встретил другую женщину на торговой выставке, сбежал и завел с ней другую семью. Он и раньше откалывал подобные номера, тупо влюблялся в первую встречную и угрожал, что уйдет к ней. По работе – он продавал лед – ему часто приходилось ездить на конференции, где его охватывало дурацкое возбуждение. Очевидно, он был страстным мужчиной. Когда мне было три, он увлекся женщиной из мира сухого льда и перевозок, но она решила остаться с мужем, и он вернулся к нам с Иви. После этого у него еще случались пылкие влюбленности, но они как-то не задерживались. Девушку, которая делала ледяные скульптуры, он встретил на ночной выставке в Денвере. Проведя тридцать шесть часов в ее восхитительном обществе, он вернулся домой, собрал свое барахло и ушел навсегда. Как бы то ни было, у них родился сын, потом дочь, и он никуда не делся и вместе с ней растил детей.