Селестия кивнула, в ее глазах были слезы.

– Да, сэр, – сказала она. – Я все понимаю.

– Правда? – он смерил ее уставшим взглядом. – Ты думаешь, что все знаешь, но ты еще слишком молода, милая.

Я встал и отряхнул зад. Я протянул Селестии руку, и она встала. Потом я протянул руку Рою-старшему.

– Сэр, пойдемте, пусть рабочие сделают то, что должны.

Рой-старший поднялся, но на мою руку опираться не стал. Он был крупным мужчиной, и рядом с ним я казался себе тощим, как жердь.

– А они и не должны это делать, – сказал он. – Это я должен.

Потом он подошел к дереву и взял лопату, которую прислонили к стволу. Он был уже не молод, но, работая, он нагружал полную лопату земли и бросал ее на саркофаг Оливии. Никогда не забуду звук падающего грунта.

Я взял вторую лопату, вспомнив о Рое и о том, что сегодня я – его дублер. Рой-старший крикнул мне, чтобы я положил лопату, и потом добавил, уже мягче:

– И ты тоже не должен. Я знаю, ты говоришь, что ты тут за Роя-младшего, но, если бы он был тут, я бы и ему не позволил. Это очень личное. Касается только меня и жены. Я должен закопать ее своими руками. Вы с Селестией езжайте на «Кадиллаке», встретимся, когда я закончу.

Мы подчинились ему, будто родному отцу, и пошли к выходу, петляя между надгробиями, пока не оказались у седана, стоявшего на обочине с приглушенным двигателем. Мы открыли дверь и застали врасплох водителя – он торопливо выключил танцевальную музыку, которая билась в колонки. Когда машина отъехала, мы, как дети, повернулись и посмотрели в заднее стекло, глядя, как Рой-старший закапывает свою жену с усердием Джона Генри[62].

Селестия вздохнула:

– Сколько ни проживи, во второй раз такого не увидишь.

– Я и не хочу.

– Роя забрали так давно, – прошептала она. – Но я делала все, что должна была. У меня и в мыслях не было другого мужчины, что уж говорить о жизни. Но когда я смотрю на мистера Роя у могилы его жены, мне кажется, что наш брак – просто игрушечный. Что я не знаю, что такое преданность.

Она всхлипнула, уткнувшись в мою грязную белую рубашку и оставив на ней влажное пятно.

– Я не хочу ехать в церковь. Я просто хочу домой.

Я шикнул на нее и, кивнув в сторону водителя, заговорил вполголоса:

– Это маленький город. Давай не будем афишировать то, что могут понять превратно.

Через пятнадцать минут мы, грязные как шахтеры, вошли в баптистскую церковь Царя Христа и съели королевский ужин. Люди обсуждали нас, я знаю это наверняка, но, глядя нам в лицо, они улыбались и подливали фруктового пунша. Я смотрел Селестии в глаза и понимал, что, как и я, она хочет водки с «Мартини экстра драй», но мы поедали традиционную еду и ушли только тогда, когда стало ясно, что Рой-старший уже не придет.

Не сразу, но мы нашли бар, куда можно было завалиться. Мы бы быстрее доехали до казино в тридцати милях отсюда, где алкоголь был дешевым, а бармены – щедрыми. Но, когда я повернул в ту сторону, Селестия меня остановила.

– Не надо, – сказала она. – Не хочу ехать мимо тюрьмы.

– Ладно, хорошо, – сказал я.

– Разве? – переспросила Селестия. – Мне стыдно, что я не могу даже смотреть на забор с колючей проволокой, а он вынужден за ним жить. Люблю ли я его, Дре?

Я не знал, что ей отвечать.

– Ты вышла за него замуж.

Она отвернулась к окну и прислонилась лбом к стеклу. Я залез в карман пиджака и, держа руль одной рукой, протянул ей платок, продолжая разыскивать бар, где можно было бы вдарить.

Не то чтобы в Ило были проблемы с выпивкой – через каждые сто футов нам попадались алкогольные магазины и церкви. Стоявшие на углах мужчины подносили ко рту бумажные пакеты. Еще чуть-чуть и, если я не найду место, мы просто купим бутылку и будем пить по очереди, как парочка пьяниц.

Наконец, мы оказались в «Субботней ночи Эрла Пикарда» – кабаке, который выглядел как супермаркет на последней стадии перерождения. Мы выбрали два шатких барных стула и сели напротив хот-догов, вращавшихся вокруг красной лампочки. Окна были закрашены, и, хоть снаружи было только два часа дня, внутри неизменно оставалось два часа ночи. Бар был почти пуст, но, наверное, работающие люди еще не освободились, а у безработных не было денег на разливные напитки. Когда мы сели, барменша оторвалась от книги, которую она читала, подсвечивая себе карманным фонариком.

– Что будете пить? – спросила она, положив фонарик, который отбросил на потолок кружок белого света.

«Мартини» в заведениях подобного рода не подают, поэтому Селестия заказала «отвертку», и барменша щедро плеснула в тонкий стакан на четыре пальца водки Smirnoff и открыла банку с соком. Пошарив рукой под стойкой, она извлекла оттуда банку коктейльных вишен и наколола их на пластиковые шпажки.

Мы пили, не чокаясь, и были настолько грязными, что, сделав глоток, я ощутил во рту вкус земли.

– Как думаешь, Рой-старший до сих пор там с лопатой, или он все-таки пустил к ней экскаватор, когда мы ушли?

– Он до сих пор там, – ответила Селестия, – он не даст трактору ее похоронить, – она потрясла стакан, чтобы охладить напиток, и спросила:

– Как там Рой? Держится?

– Ну, да, наверное. Просил тебе передать, что скучает.

– Ты же знаешь, что я люблю его, правда, Дре? Его мама мне так и не поверила.

– Ну, она ведь тебя совсем не знала, так ведь? Может, ей казалось, что вообще нет такой девушки, которая была бы достаточно хороша для ее сына. Черные мамы – они такие.

– Повторите нам, – сказала она барменше, и та снова смешала водку с апельсиновым соком. Я покопался в карманах и выудил оттуда мелочь.

– Придержи коней, ковбой, – сказал я ей. – Иди лучше музыкальный автомат включи.

Она взяла деньги и удалилась в глубь бара, пошатываясь, будто шла на чужих ногах. Ее волосы отозвались на влажность и, утратив похоронную строгость, закручивались вокруг ушей. Мужчины на другом конце бара взглянули на нее, когда она нагнулась и заглянула в экран автомата.

– Твоя жена? – спросила барменша, и в глазах у нее заплясал какой-то игривый огонек.

– Нет, – сказал я. – Мы с ней давно дружим. Приехали из Атланты на похороны.

– А, – сказала она. – Оливия Гамильтон?

Я кивнул.

– Ужасно жаль. Так это ее невестка?

Мне показалось, что она и так уже все знает. Что эти искорки в глазах объяснялись привычкой совать нос в чужие дела. Когда Селестия вернулась, барменша отошла, будто смутившись. Внезапно из автомата запел Принс I wanna be your lover.