Я развел руками:

– Пути Господни неисповедимы.

– Типа того. Моя мама умерла.

– Я знаю, – сказал я. – Сочувствую.

Он помотал головой и перевел взгляд на ладони.

– Спасибо тебе. Что ты понесешь ее за меня.

– Ты же знаешь, я всегда помогу, – ответил я.

– Передай Селестии, что я скучаю. Скажи ей спасибо за пение.

– Без проблем, – сказал я снова, вставая со стула.

– Дре, – сказал он, – не пойми меня неправильно. Но она мне жена. Помни об этом, – потом он широко улыбнулся, обнажив черную щель. – Да шучу я. Передай ей, что я о ней спрашивал.

Вы вряд ли захотите, чтобы Селестия пела на вашей свадьбе – такой у нее голос. Сопрано ее матери соревнуется с силой тяжести, а ее контральто напоминает виски и сигареты. Даже в детстве голос Селестии походил на полночь. Когда она поет, на развлечение это не похоже: песня звучит так, будто она раскрывает секреты, которые принадлежат не ей.

Рой попросил меня нести гроб, а Селестию он попросил спеть гимн. Она была сама на себя не похожа, когда она шла вперед мимо собравшихся в церкви. Выпрямив волосы и надев темно-синее платье, которое ей одолжила Глория, она выглядела смиренно. Не униженно, но в ее решении не выглядеть привлекательно чувствовалось уважение.

– Мисс Оливия любила две вещи, – микрофон добавлял ее голосу призрачное эхо. – Она любила Господа и свою семью, особенно своего сына. Многие из вас знают, почему Роя сегодня здесь нет. Но он все равно с нами.

Селестия отступила на пару шагов назад, и сестры-прислужницы молча обменялись знаками, готовясь подбежать, если ей станет плохо, но она отошла только потому, что сила ее голоса не позволяла ей стоять вплотную к звукоусилителю.

Она пела «Иисус приготовил мне дом» без фортепианного аккомпанемента, глядя сквозь гроб из темного дерева. Смотря прямо на Роя-старшего, она вкладывала в песню всю себя, пока женщины не встали и не подняли вееры вверх, а мужчины не стали повторять «Благодарим Тебя, Иисус». Ее пение и ранило, и исцеляло. «Если Он сказал, Я знаю, это так». Она не красовалась и не пыталась сломить его, но она выпевала эту песню, наполняя зал и Святым Духом, и земными чувствами, пока плечи Роя-старшего не дрогнули и не хлынули слезы утешения. Я не богослов, но в ту минуту в церковь пришла Любовь. Селестия сказала, что Рой все равно с нами, и, когда она кончила петь, ни единая душа в этом не сомневалась.

Обессиленная, Селестия села на скамью рядом со мной, и я взял ее за руку. Положив голову мне на плечо, она сказала: «Я хочу домой».

После надгробных речей, где, по обыкновению, говорили о женах и матерях из книги Руфи, носильщикам настала пора нести гроб. Рой-старший решил, что мы понесем ее по-старинному, на плечах, без помощи рук. Гробовщик руководил нами так, будто дирижировал оркестром, и по его команде мы вшестером водрузили мисс Оливию себе на плечи и медленно пошли к выходу из церкви. Мало что сравнится с тяжестью тела. Груз разделили на шестерых, но мне казалось, что я несу эту ношу один. С каждым моим шагом гроб бил мне по уху, и на мгновение я поверил в суеверия и подумал, что со мной говорят с того света.

Втроем – Рой-старший, Селестия и я – мы сели в лимузин, который вел сын гробовщика. Он спросил, включить ли кондиционер. «Не надо, Рэгги, – сказал Рой-старший, – я предпочитаю свежий воздух». И опустил окно, запустив в машину влажный бриз, густой как кровь. На Селестии были духи, которые пахли любовью. А Рой-старший сосал мятную конфетку, сладкую и терпкую. Сидя слева от меня, Селестия взяла меня за руку, ее холодное прикосновение было приятным.

– Я бы попросил вас так не делать, – сказал Рой-старший.

Она убрала руку, оставив мою ладонь пустой.

Мы проехали несколько миль, и катафалк увел нашу небольшую процессию на разбитую грунтовку. Тряска вскрыла что-то в Рое-старшем, и он сказал: «Я любил Оливию так, как вы, молодежь, даже не представляете. Я делал все, что умел, чтобы быть ей лучшим мужем, и все, что мог, чтобы быть лучшим отцом. Она показала мне, как жить в браке. Она показала мне, как заботиться о мальчишке».

Я размял руки и ответил: «Ясно, сэр». Селестия напевала мелодию, которую я знал, но не мог вспомнить название. Она производила впечатление другого человека, глубже и шире, будто она поняла о жизни нечто такое, что мне пока посчастливилось не знать.

На кладбище мы снова подняли гроб. Пока мы шли к могиле, я поражался, как в таком маленьком городе набралось столько мертвых. Рядом с входом стояли надгробия посовременней, из полированного гранита, но вдали виднелись побитые временем памятники, видимо, из известняка. В этой части пути Оливии нам разрешили пользоваться руками, чтобы придерживать ее, а потом мы поставили ее на ремни, протянутые над зияющей в земле ямой.

Священник шел сзади и, читая молитву, занял свое место. Он говорил о бренном теле, которое разорят черви, и непорочной, нетленной душе. Несколько человек убрали цветочные украшения, бросив яркие цветы в яму, когда рабочие ослабили ремни и опустили Оливию в землю.

Селестия сидела с Роем-старшим под зеленым навесом и утешала его, когда крышка цементного саркофага глухо стукнула, закрывшись. Она промокнула глаза сложенной салфеткой, пока рабочие раскатывали рулон с искусственной травой. Они медлили, не решаясь заводить экскаватор при членах семьи. Мне было немного не по себе от мысли, что Селестия, Рой-старший и я оказались семьей, но так получилось.

Я встал:

– Пора идти, сэр. Нас будут ждать в церкви.

Селестия тоже встала:

– Все там будут.

– Кто это – все? Без моей жены – не все.

Сзади нас могильщики нервничали и готовились выполнить работу, на которую их наняли. Я чувствовал, как пахнет могила – жирной и затхлой землей, как приманка для рыбы. Наконец, Рой-старший встал и пошел к яме, будто собираясь взять ком земли и бросить его на гроб, который уже лежал метром ниже. Селестия и я шли сзади и были очень удивлены, когда он намеренно уселся на холм, будто в знак протеста.

Селестия спросила:

– Сэр?

А Рой-старший ничего не сказал. Селестия пошла за ним и тоже села. Я крутил головой, пытаясь найти кого-то, кто мог бы нам помочь, но немногочисленные посетители уже ушли, скорее всего, направляясь на поминки. Последовав за ней, я тоже сел, присоединившись к ним. Земля была мокрой, и влага пропитала зад моих брюк, пока могильщики переговаривались между собой на приглушенном испанском.

Хотя я сидел ближе к нему справа, Рой-старший обращался только к Селестии, объясняя ей, что теперь она несет ответственность.

– Оливия ездила к Рою-младшему каждую неделю до тех пор, пока не смогла навещать его из-за болезни. Она контролировала мистера Бэнкса, звонила ему каждую среду в обед. Я не могу сказать, что он вообще делает, но она с него не слезала. А сейчас она умерла, и теперь ты вместо нее, Селестия. Я сделаю все, что смогу, – объяснил он, – но о мужчине должна заботиться женщина.