Около одиннадцати я вошел в ГУМ и принялся бродить полиниям. Терпеть не могу шататься по магазинам, вид прилавков навевает на менятоску. До сих пор все вещи мне покупает Николетта. Я доверяю ее вкусу и выгляжубезупречно, но, к сожалению, сейчас придется менять имидж. В длинном отличномпальто, в безукоризненном костюме с галстуком, заколотым золотым зажимом, явыгляжу среди людей, с которыми вынужден сейчас общаться, белой вороной. Кто-тохихикает, а кто-то злится. Нет, мне нужен иной гардероб. Вчера вечером явыписал на бумажку то, в чем ходил Арчи, помощник Ниро Вульфа, и теперьприобретал вещи.

Джинсы, пара пуловеров более ярких, чем обычно, расцветок,башмаки на толстой подошве…

Истратив все деньги, я привез обновки домой и переоделся.Что ж, выгляжу я совсем неплохо, не располнел, джинсы сидят хорошо, к лицуоказался и ярко-синий свитер. Обычно я предпочитаю бежевато-коричневатые тона.А вместо пальто приобрел короткую дубленку. В новом виде я дошел до кабинета,открыл сейф, вытащил пачку долларов и увидел на полке тощий белый конверт, накотором ясным, четким почерком Норы было написано: «Вскрыть только после моейсмерти. Завещание».

Повертев в руках пакет, я сунул его на место. Надеюсь, донего дело дойдет не скоро. Хотя сегодня утром мне в больнице сказали, что Норапереведена в палату интенсивной терапии и всякие посещения запрещены.

Сев за руль, я сразу понял, что управлять машиной в курткенамного удобней, чем в пальто. Наверное, давно следовало купить нечто болеекороткое, чем доломан из верблюжьей шерсти.

Стригусь я у Пьера. Сильно подозреваю, что в паспорте у негостоит просто Петя, но весь бомонд кличет мужика на французский манер.

— Иван Павлович, — обрадовался стилист, —стрижечка-укладочка?

— Скажите, Пьер, можно постричь меня так, — яткнул пальцем в обложку журнала, где красовался парень с почти бритым черепом.

— Зачем? — ужаснулся стилист, разглядывая моиволосы, прикрывающие уши, — у вас такой стиль интеллигентно-романтический.Подобный вариант ну никак не подойдет, он для, э-э-э, скажем, более резкихлюдей.

Я усмехнулся. Парикмахер явно считает Ваву Подушкинаразмазней, которому к лицу локоны лорда Фаунтлероя.

— Стригите так.

— Но… — попытался возразить мастер.

— Давайте, Пьер, иначе пойду в салон к Звереву.

При упоминании имени конкурента Пьер вздохнул и схватился заножницы.

— Такие волосы испоганить, — бормотал он, щелкаяжелезками, — любо-дорого смотреть было. Линия, густота, а сейчас! Ужасновышло, но вы сами хотели.

Я взглянул в зеркало. На меня смотрел незнакомый, короткостриженный парень. Глаза, оттененные свитером, стали ярко-голубыми, а несерыми, и откуда-то вылез довольно большой подбородок. Высокий лоб, с которогоушла косая прядь волос, оказался широким, а уши прижатыми к черепу. Явнимательно еще раз посмотрел на ушные раковины. Однако, странно. Длинныеволосы, спускавшиеся ниже мочек, я ношу всю жизнь. В детстве Николетта завиваламне кудри, но в первом классе с этой ерундой было покончено. Я никогда нестригся коротко по простой причине — с самого раннего возраста я слышал отматушки: «Вава, какой ты лопоухий! Просто жуть».

Кстати, длинные волосы были и у моего отца, что впятидесятых-шестидесятых годах выглядело эпатажно. Но у папеньки имелась вескаяпричина не обрезать шевелюру. На виске у него сидело довольно большое родимоепятно, стекавшее к щеке, и отец, стесняясь отметины, прятал ее под кудрями.

— Сами хотели, — сердито заявил Пьер, — япредупреждал. Гляньте, какая дрянь получилась, просто браток из криминальнойгруппировки, жуть. Вы, Иван Павлович, человек интеллигентный, воспитанный,светский, и такое с собой сотворили. Ну за каким шутом велели себя обкорнать?

— Спасибо, Пьер, — ответил я и встал, —сколько с меня сегодня?

— Ничего, — буркнул мастер.

— Почему?

— Подарок, как постоянному клиенту.

Я рассмеялся:

— Ну, Пьер, неужели так плохо?

— Николетта меня убьет, — закатил глазастилист, — с ужасом буду ждать четверга.

Моя маменька раз в неделю моет и укладывает в этом салонеголову.

— Ладно, — усмехнулся я, — Николетта — этосерьезно, о ней я, честно сказать, не подумал. Давайте сделаем так. Скажу, чтозвонил вам и узнал, будто свободное место будет только через десять дней. Ну ипошел в простую парикмахерскую. Сам виноват, дурак.

Парикмахер секунду смотрел на меня, потом улыбнулся в ответ:

— Иван Павлович, сделайте милость, а то ведь Николетта…

— Ни слова больше, — поднял я руку вверх, — яу вас сегодня не был. Главное, чтобы гардеробщица и администратор непроболтались.

— Будут немы, как рыбы, — горячо заверил меняПьер.

Я положил ему на столик, несмотря на горячее сопротивление,деньги и пошел в туалет. Всю стену мужской комнаты украшает огромное зеркало. Яеще раз глянул в почти незнакомое лицо. Парень начинал мне нравиться все большеи больше. И потом, у него, оказывается, и впрямь волевой подбородок. Я поднялправую руку, отражение послушно повторило действие. И глаза у меня не серые, аголубые… Бежево-коричневые тона просто убивали их цвет, давно следовалопокупать более яркие вещи. К тому же у меня совсем неплохая фигура. Многиеприятели давно обзавелись брюшком… А на мне великолепно сидят джинсы. Какогочерта я не носил их раньше? Отчего постоянно ходил в костюме, при галстуке?Потому что это нравилось матери? За каким бесом я до сих пор слушаюсьНиколетту? Давно пора взбунтоваться! Внезапно мне стало смешно. Нацепил брюкииз корабельной парусины и получил вместе с ними менталитет подростка. Кстати, яминовал в свое время опасный возраст абсолютно спокойно, не доставляя никомухлопот…

Я усмехнулся, парень в зеркале тоже. А у него приятнаяулыбка — мягкая, беззлобная, даже беззащитная.

И вообще, несмотря на квадратную нижнюю челюсть, в лицемелькает что-то от мямли. Я прижался лбом к зеркалу, ощутил холод стекла исказал своему отражению:

— Ну, дружок, не позволяй больше никому звать тебяВавой.

Агентство «Модес» оказалось возле той же станции метро«Первомайская». Скромная вывеска, даже скорее табличка, украшала самую простуюдеревянную дверь, ведущую в квартиру. Дверь распахнулась автоматически, напороге никого не было, очевидно, в конторе не боялись грабителей.