Неожиданно узник хмыкнул, и палач вздрогнул, вскинулся, набросился на пленника:

– Заткнись! Иначе я весь твой рот в один миг выжгу!

Пленный снова хмыкнул, громче, отчетливей, сказал:

– А я-то думал, что ты хочешь меня разговорить.

– А ты мне и с выжженным ртом все выложишь!

– Ты так уверен?

– Я в этом не сомневаюсь.

– А тебе сказали, кто я такой?

– Сказали.

– И неужели ты меня не боишься?

– Нет!

– А зря… – Пленник пристально смотрел в лицо палача, и тот вдруг почувствовал, как слабеют его руки. – Я ведь редко прощаю тех, кто мне угрожал. – Глаза пленника изменились, зрачки сузились, взгляд сделался тяжелым и размытым. И голос его, вроде бы, тоже изменился.

– После того, как твоя голова скатиться с плахи, ты никому не будешь страшен.

– Это случится завтра утром. Так что у нас еще целая ночь впереди.

Палачу вдруг показалось, что по высокому потолку скользнули крылатые тени. Он поднял голову, оглядел каменный свод, посмотрел на светильник, на окно.

– Ночь – это наше время, – зловеще прошептал узник и подался вперед. Руки, которые были крепко связаны у него за спиной, каким-то образом оказались свободны, и он схватил растерявшегося палача за кожаный фартук, рванул его к себе, рявкнул в самое ухо: – А теперь?! Теперь тебе страшно?!.

Перепуганный палач потерял равновесие и упал на колени. Он бестолково дергался, задыхался, хрипел. По каменным стенам прыгали тени, под потолком бились черные крылья, на полу метались живые серые комья. Было холодно, смертельно холодно – мышцы онемели, заледенела кровь, сердце зашлось.

– Теперь ты понял, кто я такой? – исступленно кричал освободившийся пленник. – Теперь ты знаешь, что такое страх?..

Опрокинулась лавка, со звоном разлетелись инструменты, перевернувшаяся жаровня разбрызгала искры.

Два обезумевших человека, крепко сцепившись, катались по ножам, щипцам, углям, крысам, бились о стены, о запертую дверь, хрипели, рычали, словно звери, кричали дико, грызлись, царапались…

Сейчас в них не было ничего человеческого…

Они пришли в себя одновременно. Разжали пальцы, отпустили друг друга, расползлись. Палач трясся, дикими глазами смотрел на узника. А тот, тяжело дыша, сидел на полу и недоуменно разглядывал связку ключей в своей руке, словно пытался понять, как она у него очутилась.

– Что произошло?

Вокруг валялся пыточный инструмент, перевернутая жаровня еще дымилась, пол был усеян невесть откуда взявшимися тушками крыс и летучих мышей.

– Что произошло? – повторил пленник. Он посмотрел на забившегося в угол палача и, кажется, все понял.

– Опять… Не удержал… Я надеялся, но дар пересилил… – узник словно оправдывался. – Я не хотел… Не думал, что так получится… Мне просто нужно выбраться отсюда…

Палач, похоже, был в полуобморочном состоянии. Отвисшая челюсть его дрожала, глаза были полны ужаса, на правом виске серебрились только что бывшие черными волосы, и сочился кровью широкий порез на щеке.

– Давай же, соберись… – пробормотал узник, распутывая веревки на ногах. Непонятно было к кому он обращается – к себе или же к палачу. – Все уже кончилось… Вставай… Слышишь, вставай!.. Нам нужно выйти отсюда!.. Я должен встретиться с теми, кто отправил меня в камеру и дал тебе эту работу… Я хочу еще раз переговорить с ними…

Как же они догадались, что он некромант? Каким образом они это определили? Что натолкнуло их на эту мысль, и что утвердило их в подозрениях? В чем он ошибся, чем выдал себя?

Все это оставалось для него загадкой.

И загадку эту необходимо было решить.

Огерт пришел в этот город заработать немного денег. Или, как сказала бы Нелти, он пришел сюда, чтобы «заняться своим делом».

«Своим делом» Огерт занимался уже много лет. Некоторые люди считали, что он охотник на мертвяков, но это было не так. Охотником был Гиз.

Огерт же был некромантом.

Конечно, он никому не говорил, кто он такой на самом деле – слишком опасно это было.

«Дар – это просто умение, это способность, средство, инструмент, – любил повторять Страж Могил. – Человек сам решает, как ему распорядиться своим даром. Вот потому всегда нужно судить человека, но нельзя судить его дар.»

Мало кто из людей был способен безоговорочно принять эту истину. Мало кто из простых людей мог поверить некроманту.

Да и сам Страж поправлялся порой:

«Но бывает и так, что дар начинает управлять человеком. Это случается, когда человек уже не мыслит себя без дара, когда он считает, что сам он и есть этот дар…»

Огерт хорошо помнил уроки Стража и старался не совершать ошибок, о которых предупреждал наставник. Кроме того Огерт знал, как меняется человек, когда частица его души отдана другому телу – телу мертвеца.

Потому-то Огерт использовал свой дар лишь в исключительных случаях.

Огерт боялся перестать быть собой…

Обнявшись, словно закадычные друзья, перебравшие хмельного напитка, они брели по тюремному коридору, освещенному факелами. Они раскачивались и хватались за сырые холодные стены, и любой посторонний наблюдатель решил бы, что эта пара действительно пьяна.

Но здесь не было посторонних наблюдателей. В ночное время здесь не было даже охранников.

Огерт, крепко обняв своего палача за шею, прыгал на одной ноге. Просто идти он не мог. От второй его ноги, на вид вполне здоровой, не было никакого толку. Она волочилась за ним, словно пристегнутый мешок с песком – такая же тяжелая и раздражающе неудобная.

– Сколько стражников на выходе? – спросил Огерт.

– В ночной смене двое, – ответил палач, задыхаясь, но не пытаясь вырваться. Острый ланцет был прижат к его плечу, возле самой шеи.

– Что они сделают, когда увидят нас?

– Тебя убьют. На меня не обратят внимания.

– Они знают, кто я такой?

– Конечно.

– Тогда почему их только двое?

– Потому что мы вовремя избавились от всех своих мертвецов. Так что в городе ты никого не сможешь призвать на помощь. Охранники это знают.

– А от дохлых животных вы тоже избавляетесь?

– Нет.

– Я так и думал.

– Разве некроманты могут оживлять зверей?

– Некоторые.

– Это невозможно!

– Тогда объясни, откуда взялись в тюремной камере крысы, и почему они перегрызли связывающую меня веревку?