прерываемое слезами, производило сильное впечатление, которому он сам в душе удивлялся. На протяжении долгих лет со смерти жены он практически не видел женщин, за исключением своих детей.

Двор состоял из простых крестьяночек…

Красота этой сироты, её грусть, опасения, судьба, которая её ждала, начинали делать его как бы новым человеком. Забыл, за чем ехал, кем был… Возраста своего не помнил, его сердце резко волновалось.

Однако каким-то стыдом и разумом он воздержался от того, что сновало по его голове.

– Я уже в Кракове наслышался, – сказал он, – о великой набожности княгини Ядвиги… все её, однако, выдают святой, набожной и милосердной. Не тревожьтесь так.

– Но сестра Анна, что со мной едет, знает её лучше всех, потому что на её дворе и при ней целый век пробыла. По ней я вижу, что меня ждёт. На протяжении всей дороги она готовила меня к тому монастырскому счастью, которого боюсь. Княгиня Ядвига ходит во власянице, опоясывается железным пояском, босая зимой проводит ночи в молитве. Кровавую плётку целует… а для Бога отказалась от мужа и детей.

Буду ли я иметь силы пойти по её следу?

У меня в ушах и сердце звучат ещё песенки юга, я помню счастливые дни детства, когда Агнесса была королевой, а я её ребёнком, раньше, чем заимела своих детей. Не раз король Филипп Август качал меня на коленях – тот великий силач, рыцарь, который столько для моей приёмной матери вытерпел.

Бьянка плакала, задумчивый Мшщуй стоял и смотрел.

– Хоть бы человек хотел, – отозвался он тихо, – как тут помочь вам. Вы во власти вашей опекунши.

– Я сирота! – повторила тихо Бьянка, поглядывая на Валигуру, как утопающий на доску, которая могла бы помочь ему спастись.

Со всей горячностью ребёнка юга она вызывала старого рыцаря на помощь. Тревога делала её смелой, дерзкой.

Не говоря ничего, она, казалось, умоляет глазами.

– Возьми меня и делай что хочешь со мной, а спаси от неволи.

Валигура поглядел к костёлу, не возвращалась ли старшая, но её не было видно. Стоял, поэтому, не зная, что сказать, как утешить, а сострадание его охватывало всё более сильное.

– Сестра Анна, как и её пани, – говорила тихо Бьянка, – святая женщина. Живёт только в Боге. Когда я хотела ей пожаловаться в моей тоске, она мне рисовала будущее за могилой. Отворяла мне могилу, чтобы я в ней искала забвения – а я ещё надеялась и желала жизни… лучшей, чем ту, которую знала. Я дрожу и боюсь могилы…

– Не может это быть, – начал взволнованный Мшщуй, – чтобы не дали вам времени подумать, и когда попросите, чтобы вас на свете не оставляли… На дворе много молодых князей-рыцарей, которые наверняка вас охотно захотят защитить.

Бьянка недоверчиво покачала головой и поглядела на Мшщуя.

– Когда вы в лесу пришли нам на помощь, – сказала она, – знаете, что мне показалось? Что это Бог вас посылает, чтобы меня из их рук вырвали! Ещё теперь думаю, что вы моим опекуном должны быть.

Валигура ужаснулся как поражённый этими словами.

– Но я старый, – ответил он, – у меня две взрослые дочери… Что вам от меня?

– Дочкам вашим служить буду! О! Самые тяжёлые выполнять услуги… лишь бы не быть запертой в тюрьме.

Валигура опустил очи долу.

– Если бы я хотел, – промурчал он, – как же могу вас взять с этого двора? Силой? Тогда мне не дадут, потому что они сильнее.

– Всё-таки вы рыцарь? – отпарировала Бьянка живо. – Вы знаете рыцарский закон, что прийти на помощь более слабому, – долг. А кто может быть более бедный и слабый, чем я?

Она вытянула к нему две белые руки, Мшщуй стоял как вкопанный; он как раз заметил, что к нему с любопытством присматривались немцы, потому что, наверно, не понимали его разговора с Бьянкой, он возбуждал в них, однако, интерес – были как-то неспокойны. Также из костёла он видел выходящую в чёрном плаще сестру Анну. Поэтому за весь ответ он сказал коротко:

– Сестра Анна возвращается, во Вроцлаве постараюсь увидиться с вами и говорить с вами. Получится что-нибудь сделать, сделаю охотно, потому что мне вас очень жаль! Очень жаль…

Бьянка, не обращая внимания на своего стража, в знак благодарности приложила к груди обе руки.

Валигура быстро удалился.

Немцы, заметив, что Анна возвращающается, встали с земли, один из них пошёл ей навстречу.

– Милостивая госпожа, – сказал он, – ваша спутница имела какой-то долгий разговор с карковянином… разговаривали очень живо.

Лицо немца скривилось.

– Не дастся она вам в монастырь! – прибавил он. – У неё, по-видимому, что-то иное в голове!

Сестра Анна нахмурилась и дала знак рукой говорившему, чтобы перестал. Он замолчал, послушный. Она ускорила шаги и изучающими глазами бросила взгляд на свою заплаканную спутницу.

– Я видела издалека, – сказала она сурово, – что вас тут этот старик развлекал. Не пристало вам так с мужчинами обходиться, так как они все, и старые даже, злостные соблазнители. Почему его не отправили?

– Потому что он спрашивал меня о моей жизни, а имеет на это право, когда нам её спас, – отозвалась Бьянка голосом немного более смелым. – Что же в том плохого?

– Это нехорошо! Лучше бы молилась! – начала сухо сестра Анна. – Вы должны готовиться к тому счастью, что вас ждёт, а не может быть большего, когда святая пани хочет вас сделать соучастницей своей святости и своего счастья. Нужно забыть о прошлом и легкомыслии.

Сестра Анна вздохнула.

– Видно, что я недостойна Божьей милости и сердца вашего убедить не умею, – сказала она, – раз так долго общаясь с вами, не смогла вдохновить вас лучшим духом. Но чего я не смогла сделать месяцами, святая пани сделает одним взглядом, одним словом. То, что вас сегодня тревожит, покажется счастьем.

Бьянка замолчала, коней готовили для дальнейшего путешествия…

С той минуты уже сестра Анна, возымев какое-то подозрение, ни на шаг не отходила от Бьянки, казалось, не видит и не хочет знать Мшщуя, который по-прежнему ехал за ними.

Несмотря на эту бдительность старшей спутницы, сирота всегда находила какой-нибудь способ напомнить о себе старику, поглядеть на него украдкой, бросить ему улыбку, дать знак. Чем больше приближались к Вроцлаву, тем тревожней становилось бедной изганнице. Мшщуй также теперь меньше размышлял о своём приключении и о ней, потому что для него приближалось тяжёлое время появления на том дворе, к которому, может быть, из всех тогдашних двором имел самое большое отвращение.

Туда, в Силезию, текли эти ненавистные немцы, новые поселения которых встречали по дороге, не желающие знать ни пана, ни местного