– Ты опять спряталась в кладовке, Керстин? – сказала Ритва при виде меня. – Почему ты не отвечаешь на сигнал тревожной кнопки?

Она покачала головой и ушла в кухню.

«А почему ты сама не отвечаешь?» – подумала я и пошла дальше в сторону комнаты Хедвиг. Молодая сотрудница, работающая несколько часов в неделю, с неуверенным видом стояла в дверях. Я похлопала ее по плечу и сказала, что разберусь сама.

– Что с тобой, Хедвиг?

– Помогите мне! – кричала она. – На по-о-о-омощь!

– Я уже здесь, сделай глубокий вдох!

Я отперла аптечку. Как я и ожидала, кто-то забыл дать ей очередную дозу, которую она должна была принять два часа назад. Как всегда. Теперь мне еще придется писать рапорт о нарушении. Я разорвала пакетик с лекарством, вылила его в красную пластмассовую кружку и протянула ее Хедвиг. Она выпила все залпом и снова стала с криками и стонами метаться в кровати.

Я села рядом, погладила ее по руке, прошептала, что все будет хорошо. Потом накрыла ее одеялом, подоткнув его под ее озябшие ноги. Прошептала: «Тшшш!» – и принялась негромко напевать. Наконец она успокаивается.

– Хочешь кофе, Хедвиг? Или, может, печенья?

– Не оставляй меня. Не уходи от меня.

– Я никуда не уйду, обещаю!

Хедвиг восемьдесят пять, ее очень редко навещают. Она лежит в постели день за днем, неделю за неделей, год за годом. Проглатывает успокоительное, потом снова кричит, ей дают еще больше успокоительного. Я сочувствую ей. Закончить свои дни подобным образом! Это позор для нашего общества. Так называемого общества всеобщего благополучия, которого больше не существует.

Сидя рядом с ней, я гладила ее костлявую руку и думала о жизни. Редко все получается так, как нам бы того хотелось. Очередной разговор с дочерью закончился плохо. Не понимаю, почему так получается каждый раз, когда мы разговариваем. Сколько раз я вспоминала его во всех подробностях, задаваясь вопросом, что я делаю не так.

– Привет, мама

– Здравствуй, девочка моя. Ты едешь на терапию?

Уже на этой фразе она закрылась. Может быть, мне нужно было тут же прервать разговор и перезвонить позже? Но мне так хотелось услышать ее голос, напомнить ей, что я существую для нее, что я люблю ее. В глубине души она это чувствует, хотя говорит обиженным тоном. В глубине души она знает, что я нужна ей. Она не настолько сильна, чтобы совсем освободиться. Она не готова.

– Ну как там дома?

– Тихо. Как всегда в последнее время.

Попытка немного пошутить. Я должна была догадаться, что Изабелла поймет меня неправильно. Сейчас она почти все трактует не так.

– Почему ты никогда ни с кем не общаешься? Ты давно не ездила к бабушке?

То, что моя дочь заботится о моем круге общения, чуть не вывело меня из себя.

– У твоей бабушки своя жизнь. Кружок шитья и что-то там еще.

Я справлюсь, не волнуйся за меня.

– А тебе разве некому больше позвонить? Ты ведь не всю жизнь прожила в Даларне?

Это что еще такое? Откуда эти комментарии? Да еще таким тоном? Это не похоже на Изабеллу. Совершенно не в ее духе. И прежде, чем я успела собраться с мыслями, она продолжала:

– Где мы жили, когда я была маленькая? Мне почти ничего не известно о том, как мы жили – до того, как переехали в Бурленге и ты встретила папу.

Возможно, я отреагировала неправильно. Но от тона Изабеллы мне стало не по себе. Она говорила с упреком и обидой. Высокомерная. Неблагодарная. Моя собственная реакция явилась для меня неожиданностью.

– Ты хочешь сказать – Ханса?

У меня это просто вырвалось. Возможно, мне захотелось поставить юную леди на место. Мне больно, когда Изабелла нападает на меня. Конечно, я хочу обо всем поговорить. Но вот так? По телефону?

Мы могли бы стать ближе друг другу – теперь, когда нас только двое. Между тем со временем становится только хуже. Знала бы она, как меня это расстраивает. Она даже не представляет себе, через что мне пришлось пройти! А то, что я ее мама, – уже не считается? Я носила ее в себе, рожала ее в течение сорока шести часов – самых долгих и тяжелых в моей жизни. Да к тому же чуть сама не умерла. Разве уже не играет роли, что я носила ее на руках, почти беспрерывно качала ее в качалке в первые месяцы? Заклеивала пластырем ее ранки, не спала ночей у ее кроватки, когда она болела? Привезла ее сюда, в Даларну, чтобы обеспечить ей надежный дом, и нашла ей отца – самого лучшего, какого только можно себе представить?

Ханс был для Изабеллы всем. И Айна, бабушка Изабеллы, занимает большое место в ее сердце. Но сама я вроде как ничего и не заслуживаю. Никто не поймет, каково мне. Как мне больно. Отвергнутая, забытая, хотя я посвятила ей всю свою жизнь. Дети бывают такими жестокими.

Хедвиг тревожно заворочалась, и я поправила на ней одеяло. Бедная женщина, какая незавидная судьба! Неужели и я так кончу? Моя забота о дочери, кажется, лишь отталкивает ее.

По много раз в день меня охватывает стыд из-за того, как я рассказала Изабелле о Хансе. Понимаю, что она огорчена и обижена, прекрасно понимаю. Однако она изменилась в последнее время – больше, чем сама отдает себе отчет. Почти всегда она сердита или раздражена. И дело не в том, что она разочарована во мне. Она стала совершенно другой – не такой, как раньше.

Нам просто необходимо встретиться. Более всего я хочу, чтобы Изабелла вернулась домой, чтобы у меня было время позаботиться о ней. Нам нужно снова оказаться рядом. Если мы будем вместе, у нас появится шанс поговорить друг с другом, и тогда мы снова помиримся. Все образуется.

Поэтому я взяла дело в свои руки.

Может показаться, что я действовала импульсивно, на самом же деле перед поездкой в Стокгольм я все детально продумала. Тяжело съездить туда и обратно за один день, но дело того стоило. Я была просто вынуждена что-то предпринять. Не могла же я пассивно наблюдать, как мою дочь заводят не туда.

Для начала я решила поговорить с ее мужем. Хенрик Видстранд. Он должен до нее достучаться. Я не захотела врываться к ней в консультацию и устраивать ей неприятности, если этого можно избежать. Ради Изабеллы я решила дать ей шанс. Она должна понять, что моя дочь ранима и находится в очень непростой жизненной ситуации.

Хенрик Видстранд был очень любезен. Он нашел для меня время, пригласил меня в свой кабинет, угостил кофе. Выслушал меня, не перебивая, дал мне договорить. И даже ни разу не посмотрел на свои дорогие часы, не выказывал нетерпения. Само собой, он проявил лояльность по отношению к жене. Сказал, что она соблюдает профессиональную тайну, что ему ничего не известно о ее пациентах. Выразил уверенность, что она хорошо делает свое дело. Однако мои слова он воспринял всерьез, я это заметила. Видно было, что он озабочен. Лишь бы мой приход не сказался на их отношениях. Этого я не хочу. Но что мне оставалось делать? Какие у меня были варианты? Единственное, чего я желаю, – защитить свое дитя. Это самое главное. Знать, что моя дочь в безопасности.