Еще одной пострадавшей оказалась немецкая U-208, которой близким взрывом оторвало руль. Однако ее командир, корветтэн-кэпитэн Берг, сумел увести свою поврежденную старушку. То же самое пришлось сделать и его товарищу с U-312, на которой из-за близкого взрыва гидравлическим ударом буквально вышибло заклепки. Струи воды – зрелище неприятное и, хотя помпы справлялись, продолжать атаку становилось делом чрезвычайно опасным. В общем, малоуспешная получилась атака, хотя ни одной лодки и не было потеряно. В принципе, японцы имели все шансы их додавить, но, не зная о точном количестве «волчьей стаи», не рискнули продолжать бой и отошли. В принципе, наверное, они поступили правильно, поскольку близился вечер, а в темноте надводные корабли могли стать легкой жертвой торпедной атаки. В конце концов, даже на уже участвовавших в бою субмаринах запас торпед был далеко не расстрелян. Так это, или командующий японской эскадрой руководствовался иными соображениями, но нерешительность японцев спасла подранкам жизнь.

Из четырех поврежденных субмарин лишь U-312 могла быть приведена в порядок в относительно короткие сроки. Оставшиеся три надолго обосновались в порту, как живое напоминание об ужасах войны и переменчивости морского счастья. Но это была победа! Не потеряв ни одного человека, травмы от сотрясений не в счет, союзникам удалось не только угробить два корабля противника со всеми экипажами, и еще два повредить. Долгосрочный эффект оказался куда более впечатляющим. Опасаясь новых сюрпризов, японский флот отступил, а это значило, ни много, ни мало, что на какое-то время они потеряли контроль над всем этим районом океана, его морскими путями и ресурсной базой. И единственными вершителями судеб здесь неожиданно для всех, как и десятилетия назад, стали, пускай, древние, но не имеющие в этих водах противников дредноуты. С этого дня территория, которую японцы считали своей, начала, подобно шагреневой коже, медленно сжиматься.

После арктических льдов Канада выглядела настоящим курортом. Некоторые моряки даже купаться полезли. Остальные наблюдали за ними с оторопью, замешанной на легкой зависти. Впрочем, они тоже не остались в обиде.

Совершив тяжелейший переход, который поэты назвали бы эпическим, а пропагандисты – беспримерным, объединенный советско-итальянский флот расположился на канадских базах. Адмирал Белли, глядя на них, даже не мог точно сформулировать, видит он перед собой кучу маленьких баз или одну, но просто гигантскую. Учитывая, что сейчас между многочисленными бухтами и бухточками, в которых расположились корабли, действовали вполне приличные дороги, позволяющие оперативно добраться до любой точки базирования, он склонялся ко второму варианту. Жаль только, оснащена база оказалась так себе, но, во-первых, оперативно обеспечить что-то лучшее вряд ли было возможно, а во-вторых, для времянки большего и не требовалось. Текущий ремонт, во всяком случае, проводился быстро и без особых проблем, мощностей, а главное, квалифицированных рабочих хватало.

Вообще же, переход на их долю и впрямь выпал тяжелейший. Три эсминца и крейсер пришлось отправить после этого на Аляску, поскольку с такими повреждениями корпусов, как у них, лезть в зону боевых действий было, по меньшей мере, неразумно. И все же, они прошли, и сейчас с севера Японию подпирал мощный флот из быстроходных современных кораблей. А главное, японцы, скорее всего, о его существовании пока не знали.

Может быть, канадская база и не блистала совершенством и техническим оснащением, но зато прикрыта она была на совесть. С многочисленных аэродромов готовы были в любой момент взлететь самолеты, море патрулировали сторожевики, а ближние подступы охраняла густая завеса из подводных лодок. Пробиться к базе силами полноценного флота было, разумеется, возможно, а вот подкрасться незамеченным, хоть на корабле, хоть на самолете – это уж вряд ли.

Да и помимо обеспечения секретности жаловаться на союзников было грешно. Постарались обеспечить отдых, питание, развлечения… С последним, кстати, возник вопрос особый. Ну, с питанием все было как в лучших ресторанах, не возбранялась выпивка, но в меру, плюс всевозможные фрукты тоннами, зато понятие о досуге экипажей у русских и немцев оказалось весьма разным. И если одни понимали под этим кино, идеологически выдержанные лекции, концерты артистов и прочее в том же духе, то вторые… Ну, против кино немцы ничего не имели, концерты тоже давались. Правда, чтобы не тащить артистов из Европы, их выписали из США. На долгосрочный контракт. Только вот джаз-банды были весьма далеки от того, что хотели бы видеть советские замполиты, хотя итальянцы, к примеру, не жаловались. И все бы ничего, с различиями в музыкальной культуре еще можно примириться, но когда выяснилось, что познавательных лекций не намечается в принципе, а вместо них развернута сеть борделей… Вот тут замполиты взвыли уже по-настоящему.

Воплей насчет идеологической диверсии оказалось столько, что Белли пришлось, воспользовавшись личным присутствием на базе гауляйтера Канады, переговорить с ним на тему морали. Гауляйтер, здоровенный ирландец, оказался фигурой колоритной. Непонятно, как он вообще оказался на столь высоком посту, будто у немцев своих управленцев, грамотных и предприимчивых, мало. Однако же оказался, и, по слухам, сам Лютьенс не брезговал с ним посидеть и выпить. Последнее, кстати, говорило о многом – адмирал хоть и прост в общении, но все же немец. Не то чтобы он был излишне чопорным, но и с кем попало вот так, запросто, сидеть уж точно не будет. Так что, о гауляйтере это многое говорило. Не меньше, пожалуй, чем новенький генеральский мундир.

Так вот, гауляйтер, улыбаясь открытой, дружелюбной улыбкой, упорно не мог (или не желал) понять, какие к нему возникли претензии. Был тяжелый переход. Солдаты и матросы должны отдыхать и снимать нервное напряжение. Для этого нужны в том числе водка и женщины, любой врач скажет. Он предоставил и то, и другое. Чего еще надо-то?

Вот только создалось у Белли впечатление, что все этот ирландец понимает. Но при этом упорно не считает нужным идти хоть на какие-то уступки. Чем уж ему не угодили замполиты… В общем, пришлось разбираться с вопросом самому. Имелся соблазн решить все своей властью, но… И вот здесь-то и началось самое интересное.

Кто-то, знать бы еще только, кто именно, все же не выдержал и «настучал» на самый верх, аж в Москву. И пришла оттуда грозная писуля. Только почему-то не с приказом снять адмирала, который не пресек вовремя безобразие, и даже не с требованием разобраться и наказать. Вместо этого Белли приказывалось обеспечить максимальную боеспособность флота, и техники, и личного состава. Методы оставлялись на усмотрение адмирала. В переводе на простой язык с канцелярского это означало «делайте что хотите, война все спишет». А учитывая, какие подписи стояли под документом, возмущаться больше никто не рисковал.

Бордели остались, хотя посещение их замполиты всячески пытались упорядочить. И при этом – вот незадача – сами в них тоже потихоньку шмыгали. Когда считали, что никто не видит, естественно. Белли тихонько посмеивался, но не мешал – в конце концов, все мы люди, все мы человеки. И в бой идти всем вместе, и умирать, случись что, тоже.

А что рано или поздно сражение будет, адмирал не сомневался. Лютьенс – мужик башковитый, это признавали все. Именно мужик – о том, что происхождения знаменитый адмирал отнюдь не дворянского, известно было давно. Это не афишировалось – но и не скрывалось, просто немец оказался весьма интересен по характеру. Вроде бы и публичная фигура – но в то же время ухитряется любое общение выстраивать так, что больше слушает, чем говорит, особенно про себя, любимого. Впрочем, происхождение немца Белли волновало в последнюю очередь. Так вот, башковитый… И идея его об удушении Японии блокадой хороша. Но вот характера японцев немецкий адмирал явно не учитывает. А сам Белли хорошо понимал: сдаться в плен для японцев – позор, и это им страшнее смерти. А значит, блокадой их можно ослабить, но и только. Совсем уморить врага голодом вряд ли получится. Сражения же все равно не избежать, и надо готовиться, а значит, бордели борделями, но и учеба такая, чтобы на голову, а лучше на две превзойти своих врагов.