за неё четыре шиллинга, целых четыре шиллинга, он готов был кидать эти бутылки до тех пор, пока они не закончатся.

Квашнин в это время был как раз на другой от Ганса Вильке стороне реки. Там, на небольшой возвышенности, местные господа ставили свои загородные домики и летние резиденции. Место как раз соответствовало: река, лес, отличная прогулочная дорога, масса павильонов и ресторанов. Вот один из таких приятных и красивых домиков снял на три дня отставной штабс-капитан армии Его Величества Вильгельма Первого Иоганн Вайс, он же брат Аполлинарий, в миру Аполлинарий Антонович Квашнин, а в иерархии тайного общества — инок Святого Опричного Ордена.

На открытую террасу дачи брат Аполлинарий принёс роскошный и дорогой телескоп фирмы «Цейс» на треноге. На плетёный стол он водрузил большой планшет с белоснежным ватманом, на котором была довольно точно изображена карта местности с рекой и линиями берега. Тут же, на столе, лежали тетради с расчётами и таблицами, а также два точных морских хронометра.

В общем, герр Вайс, он же брат Аполлинарий, был готов вести наблюдения и расчёты. Сейчас он сидел в плетёном кресле с сигарой в зубах, поигрывая подзорной трубой и время от времени поглядывая на серую тушу английского корабля, который был неплохо виден в этот солнечный день. Не выпуская сигары из зубов, он вставал и подходил к своему телескопу, чтобы уже через его мощную оптику посмотреть на линкор. Телескоп был очень силён. Так силён, что Квашнину было видно вахтенного офицера, что покуривал на мостике у первой мачты, и матросов, суетившихся на палубе. Так умиротворённо он проводил время ровно до двенадцати. После назначенного часа брат Аполлинарий оживился, отложил сигару в пепельницу и снова встал к телескопу, стал смотреть на реку. И когда рассмотрел плывущую в реке бутылку, оторвался от телескопа и включил секундомер. Он то и дело подходил к мощному оптическому прибору, приникал к нему глазом и тут же возвращался к столу, глядел на секундомер, делал какие-то пометки на карте и заносил какие-то цифры в тетради. А после ждал следующую бутылку. И это, как он понял уже на четвертой бутылке, было вовсе не напрасное занятие. Оказывается, прямо у затона рядом с верфью Финкенвердер течение ускорялось и даже завихривалось, делало петлю.

Отследив все бутылки, что проплыли мимо него, отсчитав время и разметив точки, он убрал телескоп в комнаты, а сам, собрав все данные в таблицу и раскурив сигару, сел делать расчёты.

Так и просидел за этой сложной работой почти до пяти часов дня. Лишь после этого собрал свои тетради и карты и, накинув короткий летний сюртук, покинул очаровательный летний домик.

Он проголодался, кофе с булкой и небольшим куском сыра были выпиты и съедены, ещё когда не было и девяти утра. Он набрел на первый попавшийся ресторан, и не стесняясь заказал рульку, то есть целое свиное колено, которое подавалось на огромном блюде с двумя большими запечёнными картофелинами и горой кислой капусты. К этому блюду ну никак нельзя было заказать меньше литровой кружки привозного «лёвенбрауна». Всё ему казалось необыкновенно вкусным. Ну, возможно, из-за того, что брат Аполлинарий был голоден. После столь обильного обеда он не предался ленивому безделию за следующей кружкой пива с сигарами; он расплатился, поймал небольшой экипаж и сказал вознице всего одно слово:

— Аймсбюттель.

Центр города, до него путь неблизкий, но у него ещё было время, ведь поезд из Берлина приходил в девятнадцать сорок, так что, спокойно покуривая и не подгоняя извозчика, он разглядывал улицы шумного, многолюдного и богатого города в суете приближающегося вечера. Было как раз то время, когда небогатые люди уже спешили с работы по домам, а богатые выходили из домов в поисках ужина и лёгких развлечений.

Квашнин уточнил адрес, но после того, как извозчик привёз его на нужную улочку, что находилась невдалеке от железнодорожного вокзала, экипажа не покинул, а, приказав кучеру ждать, поглядел на часы.

«Отлично!». Он был собой доволен, так как рассчитал время обеда и путешествия в экипаже буквально до минуты. Инженер и математик, Квашнин часто играл сам с собой в подобные игры. Прикидывал в уме время и расстояния, учитывал непредвиденные ситуации и делал прогнозы — и радовался, как студент, когда всё у него получалось идеально. Это был как раз такой случай. Поезд должен был уже прибыть, посему ждать ему оставалось недолго. Ну, если, конечно, всё прошло без эксцессов. То есть по плану. Так и вышло: всё шло по плану, и уже через пять минут ожидания на этой улочке, в самом её конце, появился высокий человек, фигуру которого брат Аполлинарий узнал сразу, едва бросив на неё взгляд. Человек шёл быстрым, размашистым шагом, которым ходят люди, переполняемые жизненной энергией и силой. Человека нельзя было назвать плотным, но даже поверхностный взгляд, брошенный на его широкие плечи, на сильные ноги и длинные руки, сказал бы глядевшему, что человек этот весьма силён. Жилист, сух, костист, быстр. Больше по одному взгляду об этом человеке сказать было нечего. Шёл себе подобный господин в панталонах и коротком сюртучке тёмно-зелёного сукна в клетку, и невозможно о нем было узнать, богат он или среднего достатка. Ведь башмаки его были отличны, но не новы, саквояж добротен, но уже потёрт от времени, трость обычна, тяжела и с бронзовой рукоятью, и лишь три вещи были у него новы, хороши и явно дороги: перчатки, атласный зелёный галстук и тёмно-синий фетровый «котелок» с атласной лентой на голове. И по лицу человека нельзя было угадать, сколько ему лет. Пышные его бакенбарды неопределённо-пегого цвета, перетекавшие в не менее пышные усы, скрывали его лицо и возраст. Ему могло быть и тридцать лет, и сорок пять.

Емельян Николаевич Тютин, зауряд-есаул Всевеликого Войска Донского, был выходцем из казачьей бедноты и не смог получить какого-нибудь образования. Зато в походах и войнах пребывал с самых безусых лет и проявлял себя так, что к двадцати годам получил первое своё звание, несмотря на то что в его полусотне были казаки и постарше него. А после того, как любимая его жена померла при родах, так и не разродившись, он сильно отчаялся, но в то тяжелое для него время встретил он одного святого человека, после чего стал истово верить и перестал бояться смерти. Стал так храбр и дерзок, что даже у своих товарищей казаков, людей отнюдь не трусливых, вызывал большое уважение. Отчего и стал расти в чинах, хотя читал и писал