– И вы тоже? – оживился Вячеслав Алексеевич. – Надо же, какое совпадение.

– Значит, вы утверждаете, что Тихонов плагиатор? – спросил у нее Крюков.

– Это не я утверждаю, – уточнила Дайнека. – Хотя об этом говорят многие последние сорок лет. В Интернет загляните, там полно информации.

– Зачем? – удивился Крюков.

– Зачем в Интернет? – Она в изумлении округлила глаза.

– Зачем это нужно? – раздельно произнес следователь.

– Неужели не понимаете?

– Не понимаю.

– Вы же сами сказали, что Полежаеву убивать не хотели.

– Ну и что?..

– Зачем же они туда заявились?

– Не знаю.

– А я знаю, – сказала Дайнека.

– Поделитесь, – предложил следователь.

– Они явились за рукописью.

– С целью установления плагиата? – Крюков изобразил на лице недоумение. Вероятно, из опасения рассмеяться.

Дайнека продолжала невозмутимо делиться своими соображениями.

– Это вовсе не обязательно, хотя эту версию я тоже не исключаю.

– Вот как? – Следователь недоуменно покрутил головой. – Вы ведете расследование, рассматриваете различные версии?

Дайнеку подкупило его внимание, и она заговорила охотней:

– Мне кажется… Нет, я уверена: все, что случилось, – взаимосвязано.

– И здесь не поспоришь, – следователь скривился в улыбке.

Она продолжала:

– Я прочла этот роман, и у меня возникло странное ощущение. Не буду долго распространяться, скажу главное. Мне кажется, что, в отличие от опубликованной версии, в оригинальном тексте содержится какая-то важная информация! – выпалив последнюю фразу, Дайнека удивилась. Она сама не ожидала от себя такого конкретного вывода.

– И вы считаете, что рукопись разыскивают с целью получения информации?

– Но ведь у вас другой версии нет? – хитро прищурилась Дайнека.

– Прошу прощения. Должен вмешаться. – Вячеслав Алексеевич серьезно взглянул на Крюкова. – Моя дочь не упомянула об одном случае. Думаю, теперь это просто необходимо.

– Про того в золотистом «Бентли»? – уточнила Дайнека.

Крюков озадаченно посмотрел на одного, потом на другую.

– Надеюсь, что вы шутите.

– Рассказывай, – велел ей отец.

Следователь обреченно вздохнул и взялся за ручку.

Село Муртук

ноябрь 1943 года

Еще до войны муртукский леспромхоз арендовал у колхоза лес у реки. Леспромхозовская контора находилась в центре села в двухэтажном доме, на втором этаже. Деревья валили в десяти километрах на левой стороне реки Колбы, на правой стояла деревня с тем же названием.

Лес заготавливали круглый год: зимой и летом. Ушедших на фронт мужчин сменили женщины-лесорубы. Вальщицы поодиночке работали топорами и лучковыми пилами[13]. Сучки рубили девки и двенадцатилетние пацаны. Хлысты[14]кряжевали[15]и на лошадях свозили к берегу Маны. Весной после ледохода сплавляли бревна вниз по реке.

Десятикилометровую ледяную дорогу от леса до реки поделили на десять частей, каждую из которых обхаживал один человек. Десять девок и пацанов ходили по дороге и срубали топором ледяные бугры, чтобы сани, груженные бревнами, ровно катились. Каждому отвели один километр: туда и обратно. За день получалось пять-шесть концов. Срубит бугорок, подцепит на лопату – и выкинет подальше к деревьям. Потом дальше пойдет.

Такую работу на дороге выпросила Мария Саввична для Маньки. Вернувшись из конторы домой, дала ей рукавицы, топор, лопату и повела по лежневочке[16], а за селом – по накатанной неровной дороге. В темноте на каждом километре работали пацан или девка, и у них тоже были топоры и лопаты. Ее километр оказался десятым: от сломанной березы до лесосеки. Пока шли, совсем рассвело.

Тетка сама показала ей, как нужно рубить. Манечка быстро приноровилась и при ней отколола несколько бугорков льда.

– Домой вернешься той же дорогой. Если возчик какой на сани возьмет – доедешь. Не возьмет – пешком приходи. – Мария Саввична вынула из-за пазухи свернутую тряпку и запихнула Маньке под телогрейку. – Здесь – драники. Как солнце поднимется – костер разожжешь. Девки с парнями на обед собираются у пятого километра. Тебе туда не поспеть, далеко.

Тетка потопала в село, и, когда скрылась за поворотом, Манечка подумала, что придется обойтись без костра. Спичек-то не было…

Она сняла рукавицы и приложила ладони к лицу. Потом набрала снега и натерла им сначала одну, а потом другую щеку.

Из лесу вышел конь, запряженный в сани с широким ходом[17], груженные бревнами. Впереди сидел однорукий мужик лет сорока. Проезжая мимо нее, он спросил:

– Не замерзла?

Манька помотала в ответ головой.

– Меня Проней зовут, – представился он.

– А меня – Манькой.

– Стало быть – Маша. Мария. – По мере того, как удалялся, он все больше поворачивался в ее сторону и говорил громче. Потом крикнул: – Новенькая?!

– Первый день! – крикнула она и пошла вслед за санями, высматривая на дороге крупные ледовые бугорки. Наклонится, срубит, откинет лопатой в сторону и опять смотрит, где бугорок.

Мимо проехали еще одни сани. Возница, мелкий подросток, даже не обернулся и ничего не сказал. А Манька все кланялась и кланялась бугоркам. Дошла до конца участка, развернулась – и обратно. До обеда Проня обернулся три раза. Она – всего два, но сил совсем не осталось.

– На других участках уже обедают. Бросай работу, костер разжигай!

– Спичек нет, – сказала она.

– Тогда садись на сани, на квартал[18]повезу, с лесорубками пообедаешь.

– Обратно груженый поедешь?

– Груженый.

– Я лучше здесь.

– Тогда держи, – он что-то кинул, и она инстинктивно поймала. – Спички…