Верхняя папка – это именно то, что мне нужно; на обложке у нее красная буква «Х». Патрик уже уехал на работу, а Морган вышел, уселся в свой «Мерседес» и кому-то звонит – наверное, преподобному Карлу, чтобы похвастаться, какую фантастическую команду ему удалось собрать. В общем, пока что я осталась одна в этой практически нежилой комнате, отделанной деревянными панелями, где негромко бормочет вставленный в окно кондиционер, а по стенам размещено – ну, не знаю точно – что-нибудь около пяти миллионов фунтов книг. Книги, конечно, столько не весят, но наваленные грудами стопки бумаг и академических журналов и впрямь выглядят как самые настоящие горы.

Стоящим здесь раскладным диваном мы не пользовались уже года полтора – со времен приезда нашего последнего гостя. А больше к нам никто и не приезжает. Зачем? Как-то раз мы попытались пригласить на обед наших старых друзей, с которыми я познакомилась, когда Стивен был еще в пеленках, но за столом все выдержали не больше часа: мужчины разговаривали друг с другом, а женщины молча смотрели в свои тарелки с лососиной. И в итоге все решили разойтись по домам.

Подтащив к себе подушку в дешевой вельветовой наволочке, я засовываю внутрь папку с красной буквой «Х», даже не пытаясь вытряхнуть оттуда крошки от крекеров, кусочки попкорна и случайно завалившиеся монетки.

То, что хранится в сером почтовом конверте, лоснящемся от бесчисленных прикосновений моих собственных рук, – результат той работы, которая, когда я сама буду к этому готова, заставит афазию Вернике повернуть вспять. Я думала о том, чтобы найти более подходящее и надежное место для хранения этих результатов, но пришла к выводу, что, учитывая количество скопившегося за год мусора между подушками дивана, на котором никто не спит, в этом нет особой необходимости.

Никто, даже Патрик, не знает, что мы, по сути дела, уже пересекли ту грань, которая отличает понятие «проект закрыт» от понятия «проект завершен»; хотя, по-моему, Лин и Лоренцо что-то такое подозревали.

За день до того, как Томас и его вооруженные электрошокерами люди в первый раз за мной явились, я как раз просматривала одну свою лекцию о речевых процессах и их связи с задней долей левого полушария головного мозга – с той его зоной, где встречаются височная и теменная доли, то есть с зоной Вернике. Темой лекции были речевые нарушения, связанные с повреждениями столь сложного узла в коре головного мозга, а потому большинство моих студентов записались на участие в этом семинаре, и в тот день аудитория была набита битком; пришли также мои коллеги и коллеги моих коллег, пришел наш декан, приехали исследователи из других городов, заинтригованные тем последним прорывом, который удалось осуществить нашей группе. Пока я выступала, Лин и Лоренцо сидели в заднем ряду.

Они, должно быть, заметили, как заблестели мои глаза, когда я, одно за другим меняя на экране изображения различных отделов головного мозга, подобралась наконец к заветной зоне. Собственно, изобретение сыворотки, которую мы намеревались использовать для борьбы с афазией Вернике, было плодом не только моих усилий. Да и положительного результата можно было бы добиться только с помощью «интерлейкина-1»[24], который давно уже применяется для снижения болевых ощущений при ревматоидном артрите; необходимо было также использование стволовых клеток младенцев, которые увеличили бы пластичность головного мозга пациента и способствовали бы более быстрому восстановлению его функций. Одним из моих вкладов – наших вкладов – в борьбу с афазией Вернике было определение той конкретной точки, где следовало вводить сыворотку в мозг, не опасаясь ее возможного пагубного воздействия на те зоны коры головного мозга, что расположены рядом с зоной Вернике.

Однако у нас в рукаве был припрятан и еще один, возможно самый главный, козырь. Прошлой весной как-то утром в среду, когда вишни в садах словно взорвались цветом, создавая чрезвычайно фотогеничный пейзаж для любителей фотографироваться, и Вашингтон, как и каждый год, начали заполнять толпы туристов, Лоренцо затащил меня к себе в кабинет.

Конечно же, сперва он меня поцеловал. Я и сейчас помню горьковатый вкус эспрессо у него на губах. Странно, как поцелуй способен даже горечь превратить в сладость.

Он целовал меня страстно и долго – так целуются любовники, особенно если поцелуи украдены или достались дорогой ценой, – но потом вдруг оторвался от меня и улыбнулся.

– Погоди, я еще не закончила работу, – сказала я.

Он смерил меня взглядом с головы до ног, от «вдовьей морщинки» у меня на лбу до черных лакированных туфелек, которые я недавно стала носить на работу вместо куда более удобных лоферов.

– Я тоже, – сказал он. – Но у меня есть для тебя один сюрприз.

Мне страшно нравились сюрпризы Лоренцо. Они мне и сейчас нравятся.

И пока я спускалась с высот нашей страсти, он расчищал место на столе, швыряя в сторону папки и журнальные статьи, а потом выложил там искомые материалы.

– Вот. Проверь-ка заодно для меня все цифры.

Статистика выглядела очень хорошо. Отличные значения «р»[25] и само построение экспериментальных данных свидетельствовали о том, что со статистикой у Лоренцо все в порядке. А вообще эти данные я воспринимала с таким восторгом, словно это вода и манна небесная, посланные Робинзону Крузо на его необитаемом острове.

– Ты уверен? – спросила я, еще раз просматривая данные.

– Вполне. – Он стоял у меня за спиной, обнимая меня за талию обеими руками, и его пальцы, точно пятиногие пауки, украдкой подползали к моим грудям. – Во всяком случае, кое в чем.

В университетском кампусе мы с ним до сих пор ничем таким не занимались. Не пили, так сказать, из священной Чаши Грааля, то есть до самого конца не доходили, только целовались и ласкали друг друга в кабинете Лоренцо или в моем, заперев дверь на ключ. А однажды он проник следом за мной в факультетскую душевую и – просто стыдно в этом признаваться – довел меня до оргазма всего лишь с помощью пальца. После семнадцати лет брака и четырех родов много времени на это не потребовалось.

Вот и теперь он, должно быть, почувствовал, что во мне разгорается желание, потому что сразу меня отпустил и дал мне возможность как следует прочитать текст.

– Черт побери! – воскликнула я. – Неужели тебе все-таки удалось выделить этот белок?

Мы как раз бились над решением этой последней задачи, пытаясь выделить некую биохимическую субстанцию, которая, как мы знали, у одних людей есть, а у других отсутствует. Лоренцо собрал данные, обследовав более двух сотен человек и пытаясь выделить некий возможный индикатор, способный предсказывать речевые способности индивида. Он назвал свой проект «проектом Киссинджера». Разностороннее образование и обширные знания Лоренцо как в области биохимии, так и семантики делали его поистине незаменимым для поисков связующего звена между талантом красноречия и химией мозга.