– А что, идея вообще-то неплохая, – говорит она. И я не могу понять, то ли в ее голосе звучит сарказм, то ли одобрение.

Она спрыгивает со стола, берет меня за руку и предлагает:

– Пойдем-ка выпьем по чашке эспрессо, пока Морган не вернулся.

– У них здесь что же, и кофейная машина есть? – удивляюсь я, но позволяю ей увлечь меня куда-то по коридору с серыми стенами. Все рабочие места, как и кабинеты, мимо которых мы проходим, пусты.

– Нет. Но у Лоренцо есть его собственная маленькая кофеварка.

О, господи…

Кабинет Лоренцо – это точная копия того, который делим мы с Лин, только в два раза больше, и стол у него деревянный, а не металлический, и рабочее кресло точно из декораций к «Звездному пути», но самое главное – там есть окно, выходящее в парк, где сейчас как раз цветут вишни. Я что-то ворчу себе под нос, но Лин мгновенно вталкивает меня в открытую дверь и исчезает в коридоре, прежде чем я успеваю запротестовать.

– Чао, – слышу я голос Лоренцо. Голос вроде бы и тот же, и какой-то немного другой. По-прежнему низкий, музыкальный, с мягкими согласными, которые сразу вызывают у меня воспоминания о южной Италии, об ином, куда более неторопливом образе жизни. Но уже и в этом единственном его слове слышится некая усталость, которой вполне соответствуют морщины на лице у Лоренцо, ставшие куда глубже всего лишь за два последних месяца. И я ничего не могу с собой поделать: я смотрю и смотрю неотрывно в эти темные глаза и словно вижу там каждое не произнесенное им слово, как бы пойманное в его душе в ловушку.

В горле у меня вдруг возникает огромный комок и стремительно разрастается до размеров волейбольного мяча. Я тоже пытаюсь сказать в ответ «чао», но этот ужасный ком мне мешает, так что я лишь издаю нечто, более всего напоминающее мышиный писк. А потом колени подо мной подгибаются, комната начинает вращаться, мелькают бесчисленные лица Лоренцо, бесчисленные кофеварки, бесчисленные книжные полки – все вертится волчком, завиваясь в разноцветный смерч, состоящий из множества разных предметов…

Лоренцо успевает подхватить меня, когда я уже начинаю падать, и усаживает в большое кожаное кресло, стоящее возле письменного стола, а сам устраивается в маленьком креслице, предназначенном для посетителей.

– Приятно узнать, что я все еще способен вызвать у тебя слабость в коленях, Джианна.

В одной реальности я полностью прихожу в себя, забываю о том, что женщины обычно называют la petite mort[26], выворачиваю шею, чтобы видеть рядом лицо Лоренцо, и крепко обнимаю его обеими руками. И мы целуемся. Сперва неторопливо, затем все более яростно, страстно, и наконец все тормоза летят к черту. То ли я затаскиваю его на стол, то ли он затаскивает меня, но в итоге мы оба оказываемся под столом, и все получается просто прекрасно: громко, мокро, потно – в общем, фантастика.

Но в другой реальности, настоящей, у меня едва хватает времени, чтобы подтащить к себе пластмассовое ведерко для мусора и вытошнить туда весь съеденный утром завтрак, причем с весьма несексуальным звуком.

– Ого, – только и произносит Лоренцо.

– Мне поскорей надо… – бормочу я, с трудом вставая и держась за край стола, чтобы снова не упасть, – в дамскую комнату.

По-моему, по-настоящему проверить мужчину можно, например, в такой малоприятный момент, когда женщину в его присутствии выворачивает наизнанку, причем в его собственном кабинете и в его мусорную корзину. Тут очень важно посмотреть, как он поведет себя. Единственное, что сделал Лоренцо после того, как проводил меня до дверей дамского туалета, находившегося в дальнем конце коридора, это улыбнулся. Всего лишь сказал «ого», а потом улыбнулся. И больше ничего.

Вот за это я его и люблю.

– Сейчас все пройдет, не волнуйся. Я через минуту вернусь, – быстро говорю я, исчезая за дверью туалета и бросаясь к ближайшей кабинке. Там из меня изливаются остатки моего завтрака вместе с кофе, я все это смываю и сажусь на сиденье унитаза, уронив голову чуть ли не на колени и чувствуя, что все горло обожжено горькой желчью и желудочным соком.

Меня никогда не тошнит. Я практически никогда не болею. И моя пищеварительная система отнюдь не отличается чрезмерной чувствительностью. Я просто вспомнить не могу, когда меня в последний раз так выворачивало наизнанку.

Да нет, могу, конечно.

Ведерко из нержавеющей стали с крышкой на петлях и пластмассовой вставкой помещено рядом с унитазом; справа промышленных размеров рулон туалетной бумаги, которого хватило бы для подтирания задниц какой-нибудь небольшой страны, да и то он вряд ли кончился бы. Но мне нечего положить в это ведерко, у меня нет ни аккуратно завернутого тампона, ни плотной салфетки, ни даже самой тоненькой прокладки.

О-господи-черт-побери!

Мне сорок три года. У меня четверо детей – спасибо Патрику и его ирландскому жизнелюбию. У меня одиннадцатилетние сыновья-близнецы. И я достаточно много знаю о репродуктивной биологии, чтобы понимать, что в настоящее время мои шансы на рождение близнецов еще выше, чем одиннадцать-двенадцать лет назад.

Я понимаю также, что у меня в пятидесяти процентах из ста может родиться еще одна девочка. Неужели и у нее на ручонке защелкнут счетчик слов, едва она успеет появиться на свет? Или все же подождут несколько дней? Впрочем, это все равно произойдет очень скоро после ее рождения, а у меня больше не останется ничего такого, что могло бы послужить предметом нового торга с ними.

И мне остается сделать только то, что в моем положении сделала бы любая женщина: снова склониться над унитазом и извергнуть из себя все, что еще осталось у меня внутри.

Лин ждет меня за дверью туалета, на ее лице написана озабоченность.

– С тобой все в порядке, дорогая? – спрашивает она.

– Все отлично. Если не считать того, что половина моего завтрака осталась у него в кабинете.

Она обнимает меня за талию и ведет назад, в нашу хоббичью нору; там она влажной салфеткой, извлеченной из бездонных глубин ее сумочки, стирает с моих глаз размазавшуюся тушь и сразу берет быка за рога:

– У тебя довольно примитивное определение любовной тоски, Джин. И не делай вид, будто не понимаешь, о чем я. Ты что, по-прежнему испытываешь некие чувства к нашему итальянскому коллеге?

Я буквально оседаю в своем рабочем кресле. Я бы и под стол, пожалуй, спряталась.

– Неужели это так заметно? – Интересно было бы знать, неужели весь наш отдел, включая Моргана, в курсе наших с Лоренцо свиданий у него в кабинете? – Кто еще знает?

Лин наклоняется совсем близко ко мне, поставив локти на стол.

– Если тебя волнует, знает ли Морган, то можешь не беспокоиться. Во-первых, он дурак, полностью поглощенный самим собой, а во-вторых, он мужик. Он и не заметит, что ты вся светишься при виде Лоренцо, даже если ему самому на голову целую бутылку такого свечения вылить. Сомневаюсь, что он когда-либо замечал перемены в твоем гардеробе. – Усмешка на губах Лин быстро тает, губы презрительно вытягиваются в тонкую линию, а взгляд становится хмурым. – Но будь осторожна. Ты же не хочешь, чтобы за тобой явился проклятый фургон Карла Корбина и тебя забрали как участницу адюльтера?