– У нас в Дозеркалье сейчас все выглядят молодо. Такие времена пошли. А в гимназии теперь принято учиться, пока не стукнет тебе сто лет. Такие вот теперь у нас правила.

– Ничего себе, – вяло удивился Вальтер (вообще-то казалось, все это его не слишком интересует), – а у нас всё наоборот. Люди взрослеют и стареют очень быстро. Мне, например, всего девять лет.

– Выглядишь на девятнадцать, – задумалась Лолита.

– Через пару лет буду выглядеть на все девяносто, – угрюмо молвил Либескинд, – Так что, видно, не успею сыграть штандартенфюрера Штирлица.

Тут кто-то вежливо кашлянул неподалеку. Это кашлянула Шуба Кинорежиссёра.

– Ты чего кашляешь? – спросила Лолита.

– Не хотела прерывать вашу беседу, но, возможно, я знаю ответ на загадку.

– Откуда тебе знать? – недоверчиво уставился на Шубу Вальтер.

– Меня сделали из шкуры Небесного Зверя. При жизни это был очень мудрый зверь, и он знал разгадки многих загадок. Отчасти его знания сохранились во мне. Только отчасти, но все же…

– И какова же разгадка? – хором спросили Лолита и Либескинд.

– Эта разгадка не передается словами, – ответила Шуба. – Она передается определенным вкусом, одним конкретным вкусовым ощущением. Почувствовав этот вкус, ты узнаешь разгадку. Я могу – при определенном усилии, с помощью одной очень древней мыслительной техники – синтезировать этот вкус. Встань на колени и засунь свой язык в мой карман. Тогда ты узнаешь, почему существует все то, что существует, хотя могло бы не быть вообще ничего.

Вальтер фон Либескинд встал на колени перед Лолитой и засунул свой язык в карман Шубы. Тут же у него стала светиться голова. Кажется, он стал святым. Золотое сияние зримо источалось его головой. Больше он уже не хотел сыграть штандартенфюрера. Он просто улыбался, не открывая глаз.

«Кажется, материал для небольшого философского эссе можно считать собранным», – подумала Лолита. Она побежала обратно в дом и метнулась в Зеркало, успев в последний момент сбросить с себя Шубу. Голая, в одном только белом носке, она выскочила обратно в Дозеркалье и сразу же упала в объятия огромного Черного Кота Гумберта, который уже истосковался по любовным ласкам. Собственно, Лолита тоже успела по ним истосковаться, так что конец этой сказки можно считать весьма счастливым, утопающим в сладостных стонах и мурлыканьях.

Коболок

Протяните мне руку свою доверчивую, ну или крыло, или лапку опушенную, что там есть у вас. И я отведу вас в темный лес и укажу вам издали на ночной домик в лесу. Одинокое окошко без занавесок освещено ярко, там брызжет светом электрическая лампочка, свисающая с потолка. Лампочка нагая, как Даная, сама себя оплодотворившая светоносным дождем.

Из домика доносятся гул пьяных голосов, пение нестройных песен, звуки гармошки, ругань, девичий смех. Там идет ГУЛЯНКА!

И вдруг резко распахивается дверь домика. В освещенном проеме возникает шатающийся пьяный силуэт, который в первый момент кажется женским. Но затем видно, что это ЛИСА в одежде женщины. Она сильно пьяна. Ее провожает хор невнятных мужских и девичьих голосов, принадлежащих тем, что гуляют в домике. Лиса захлопывает за собой дверь. Идет по лесу, спотыкаясь о корни деревьев. Что-то бормочет себе под нос. Пытается петь песню «Когда весной мы встретились, черемуха цвела…» Икает. Прислоняется к дереву. Бормочет:

– Перебрала матушка… Эк ведь угораздило!.. А этот все лезет мордой своей мохнатой… Да все они… Пьянь буреломная… Я им: лапы-то, лапы не распускайте, кому говорю… Хорошо хоть честь соблюла. Или не соблюла? Ох ты, совушки-опятоньки вы мои… А коли не соблюла, так и… Пришел ко мне Шапиро, мой защитничек-старик, сказал: не миновать тебе расстрела… Ох, чой-то дурно мне, чой-то странно… Закурить бы…

Лиса шарит лапами по переднику платья, пытаясь найти сигареты. Находит, закуривает. Ее тошнит.

Лиса: Чой-то мне не очень… Завязывать надо с этими гулянками. Ой… Распирает…

У лисы стремительно раздувается живот. Пуговицы отлетают от пиджачка… Внезапно она начинает выглядеть как на последней стадии беременности. Она давится, ее выкручивает. Огромный шар поднимается из ее живота вверх и выдавливается из ее пасти. Из лисьей пасти рождается КОБОЛОК.

Родился и упал в осеннюю палую листву.

– Ты хто? – вылупилась на него Лиса. – Сынок? Сына? Родной?!

Коболок невозмутимо возлежит среди почерневшей травы – большой, белый, спокойный. Лежит, не открывая глаз. Лицом он похож на Будду, на эмбриона, на фарфорового котенка, на девочку, на маленького Ленина. Наконец неохотно приоткрывает он гармоничные губы свои, и слышится тихий голос:

– Я Коболок. Я от всех всегда уходил… И от тебя, шалава лесная, уйду!

Лисья морда, прячущаяся в тени сельского ситцевого платочка, искажается злобой:

– Ну и катись, говно неблагодарное!!!..

И Коболок отправился в свое стремительное путешествие по лесной чаще. Он считал себя самым быстрым на свете, пока не увидел… электричку! Пятна света от несущихся вагонных окошек скользнули по лицу Коболка.

Чтобы поближе разглядеть это диво дивное, Коболок вкатился на железнодорожную платформу. Электричка остановилась, двери вагонов разъехались в разные стороны. Но в этот поздний час лишь один-единственный пассажир вышел из вагона на пустынную платформу. Зато он был огромен ростом, грузен, широк в плечах и шагал навстречу Коболку уверенной и вальяжной походкой. Пальто с меховым воротником расстегнуто, под пальто – ковбойка, а под ковбойкой – тельняшка (полосатое под клетчатым, матрос в шкуре ковбоя).

Миха Бурый: Здорово, Шарик! Вечер в хату, голь перекатная. Круглым не кашлять. Я буду Миха Бурый, медвежатник по принципам. Сейф лапой ломаю в натуре, если чо. А ты чем не брезгуешь?

Коболок: А я с Лисы откинулся, дорогу домой нашарил. В себя смотрю и все в себе вижу. И тебя, кент парчовый, вижу до скелетика, что твой рентген. Понял, что ли?

Миха Бурый: А чо непонятного? Оно все понятное, как слезка ясное. Только ты слушай сюда, ласковый. Чую, холодочком веет, зима близко. Надо бы мне вскорости тулуп на берлогу бросать. Заныкаться до весны на теплой хавире. Айда со мной! С меня хавчик, солома, план, чуфирёк, шампанское, все дела. Чай, кофе, потанцуем? Не знаю, какого ты пола, в натуре. Думаю, никакого. Чисто мучного. Да меня не колышет. Роток-то есть у тебя, а я нежный грамотный роток в натуре уважаю. Так, глядишь, и перезимуем на вафельном торте. Что скажут в кондитерском отделе в ответ на мое галантное предложение?

Коболок: Э, Топтыга позорная, ты с кем шмаровозку включаешь? Как бы тебе не обломаться, лярва набивная! Я от Лисы-Курвотряски ушел, а от тебя, Шуба Недоделанная, и подавно уйду!