и Дебаба. Бадед с бородищей седой в женском платке щеголял, да в юбке, да в кофте мохеровой, а Дебаба, морщинистая, сисястая да жопастая, матросиком с Балтфлота нарядилась: бескозырка, тельняшка, брюки клеш… Сами Бессмертные Изначальные Чащобные Квиры предстали пред Коболком.

Коболок подкатился и такую речь им говорит:

– Я от Лисы-Курвотряски ушел!

Я от Мишки-Рецидивиста ушел!

Я от волчар серых, ментов позорных ушел!

Я от Зайка-Маньячка ушел!

Я от всех этих тварей ушел

И к вам, Бадед с Дебабой, пришел!

Хочу в амбарах ваших рассыпаться!

Хочу по сусекам вашим разметелиться!

– Есть много разных вещей в мире: птицы, четки, женские ноги, портрет академика Левинсона, игральные карты, пробитые насквозь спицей, деревенские обитательницы с загадочными лицами, пенсне, море… А я решился на обратное рождение. Я никогда не открывал глаз. Но я вижу все! Я хочу стать мукой! – так высказался Коболок.

Заулыбалась Дебаба, наклонила к Коболку лицо свое, испещренное тысячью морщин. На голове ее седовласой и тряской, как уже было сказано, бескозырка флотская красовалась с черными лентами. На околыше черном золотыми буквами надпись: «Линкор „БеЗкорыстный“».

– Ну, раз такое дело, тогда пошли в амбар! – прошамкала Дебаба ртом беззубым.

Пошли. Недолго тащились травами да крапивами, а за диким малинником углядели гору, а на горе амбар стоит старый-престарый. Повернул Бадед голову свою в женском платке, скривил лицо свое, бороденью белоснежной заросшее аж по самые глаза, и молвит:

– Видишь, Коболок, там на горе амбар стоит? Туда катись. Там достигнешь Великого Рассредоточения! Только знай, внучек, Амбар – он живой и уважения требует. Пока ты снаружи, называй его Амбар Иванович. А как внутри окажешься, тогда Рабма Ивановна величай. Понял али нет? Ну давай, сдобный, удачи тебе!

– Поклонился бы я вам в пояс, Бадед и Дебаба, да нет у меня пояса, – говорит им Коболок и в гору покатился.

Один раз оглянулся – Бадед с Дебабой уж так далеко стоят, что словно бы два муравья, но видно, что руками машут, Коболку счастливого растворения желают. А другой раз оглянулся Коболок – никаких нет Бадеда с Дебабой, только деревья на ветру ветками машут.

Испугался Коболок, но все равно в гору катится. Гора на вид невелика, но вкатываться на нее долго пришлось – пока вкатывался Коболок, ночь закончилась, рассвет напружинился, выкатилось солнце красное. Повернулся Коболок к солнышку красному спиной, а к Амбару Ивановичу лицом и такую речь говорит:

– Здравствуй, Амбар Иванович, не изволь гневаться, а изволь впустить в себя Коболка неприкаянного!

И тут же в ответ на эти слова дощатая дверь амбара с тихим и долгим скрипом приотворилась, словно бы приглашая Коболка войти. А за дверью тьма непроглядная. Коболок собрался с духом да и вкатился внутрь. И тут же с тем же скрипом дверь дощатая закрылась за ним. И оказался Коболок в полной темноте.

– Ну что же, здравствуй, Рабма Ивановна! – говорит Коболок, к этой тьме обращаясь. – Не изволь гневаться, а изволь принять меня, Коболка. Пришел я в тебе раствориться, по сусекам твоим разметелиться.

И тут же налетел на него ветер из тьмы, закрутил, закружил да и развеял его в муку. Течет Коболок ручейками мучными по сусекам, а потом понимает, что сусеки эти – ландшафт страны неизвестной. Всюду темень, но просторно, и сверху вроде открытое небо. Пахнет морем и медом в темноте, да вроде слышно негромко, как пчелы жужжат, как море шуршит.

Слышно, как в темноте люди идут, лопочут на языке незнакомом. И ясно Коболку, что понимает он их язык, а почему – неизвестно. И сам Коболок, сделавшийся ручейками муки белоснежной, произносит на этом языке незнакомом, обращаясь в полную темноту: «Здравствуйте, люди добрые, что за страна у вас? Куда меня занесло? И какой цифрой обозначаются ваши времена? Ведь мотает не только по местам, но и по временам мотает!»

Отвечают ему люди добрые из тьмы на неведомом языке, в котором каждое слово понятно:

– Страна наша называется Сусеки, а по-нашему графство Суссекс или Сассекс. Наше графство еще Сусло называют, но это соседи наши так нас зовут, которых мы не уважаем. А год нынче у нас тысяча восемьсот семьдесят шестой.

– Ишь как меня забросило, как метнуло! – затараболил Коболок, окстясь. – Я в Совином Союзе жил, в тысяча девятьсот семьдесят шестом году. На целые сто лет назад рвануло и в Сусеки упекло. Ну да я сам напросился, с жиру взбесился. А не скажете ли, люди добрые, кто я теперь в Сусеках ваших и каков я на вид? И кто вы сами будете?

– Мы сами волшебники, – отвечают ему, а голоса совсем молодые, детские почти. – А вас, дяденька, мы хорошо знаем. Звать вас Холмс, потому что вы на холмах живете. Но вообще-то вы здесь у нас известны как знатный пасечник. Пчел разводите, мед и воск добываете. Воск и мед с белой мукой мешаете, разных существ вылепляете. Вот себя вылепили, худого да длинного.

– А чего это у вас тут темень такая, не видать ни зги? – спрашивает Коболок.

– Да вы, дядя, просто глаза откройте, и будет вам светло, – говорят ему. – Это вы раньше, когда Коболком были, могли сквозь закрытые веки смотреть. А теперь вы Холмс, поэтому надо вам глаза открывать, чтобы мир окрест себя видеть.

Открыл Холмс глаза, и в самом деле все видно стало: небо светлое, перламутровое, холмы зеленые, по ним ульи расставлены, пчелы летают. С другой стороны обрыв высокий над морем, под обрывом море шелестит стальное, холодное. А прямо перед ним несколько человек стоят, все вроде бы дети или подростки, лица у них грязные, глаза светлые, волосы медные, одежда странная. На парнях шляпы высокие словно трубы, шеи платками обвязаны, кафтаны длиннополые засаленные, штаны клетчатые, широкие. На девушках капоры, словно абажуры на лампах настольных, юбки длинные, драные, будто у цыганок, щеки румянцем так и горят, кожа белая, глаза сверкают, а ноги босые, в жидкой грязи вымазаны.

– Вы кто такие? – снова Холмс спрашивает.

– Говорят же вам, дядя, мы волшебники, – отвечают ему подростки. – Вы тут умерли немного, а мы пришли, оживили вас, воскресили вас из мертвых на всякий случай.

– На какой такой случай? – Холмс заинтересовался.

– Понимаете, дядя, раньше, до того как вы пасечником стали, вы различные загадки разгадывали, а если кто, допустим, убил кого и скрылся или, паче того, на другого свалил вину свою, то вы проницательностью своей сразу же подлинного убийцу отыскивали. И слава о вас пошла по