Пасут, гады! Никаких проблесков! Знать от испытания не увильнуть.

Одна из женщин, держа в руках деревянную миску, похожую на ту, в которой Фома кормил своих собак, направилась в мою сторону.

– На, хлопчик, подкрепись напоследок, – всучила она мне в одну руку кашу, в другую ложку и развернувшись, завиляла крутыми бёдрами в направлении своего шалаша.

Каша была с пылу, как говорят здесь, с жару, обжигала губы, язык и нёбо, но жрать после прогулки на свежем воздухе уж очень хоетлось, тем более, после нескольких дней сидения на «сухпайке», так что на вкус эта неприхотливая еда мне показалась изумительной. Ложку за ложкой, я уплетал может быть последнюю в моей жизни пищу и от удовольствия, чуть было не замурлыкал, как котяра Фомы на печке. И тут…

– Привет, богохульник! Гляжу живой ещё?! Удивил!!

От неожиданности я поперхнулся и закашлялся. Ангел – а этот голос в моей бедной головушке, я бы ни с чьим не спутал, – «объявился» как всегда внезапно, нежданно-негаданно и – я не верю, что говорю эти слова, – как никогда кстати.

– Эхнафаил, дружище, как я рад тебя вии… э-э, слышать! – с искренней радостью прошептал я, прикрывая губы миской. – Я так скучал по тебе!

– Кто бы мог подумать! – язвительно заметил мой родной Эхнафаил. – Так соскучился, что ангела, нет вы только представьте себе, АНГЕЛА! к чёрту послал. Ни ума, ни фантазии.

– Я ведь не специально, вырвалось, – попытался я реабилитироваться перед своим хранителем. – Если бы ты знал, как я себя корил.

– Ладно, проехали! – не стал держать на меня зла ангел, великодушно простил с полуслова. – Мне всё равно к нему надо было заглянуть, кое-что на словах, от кое-кого передать.

– К кому? – не понял я, куда это он клонит.

– К кому, к кому, к чёрту одному! – без тени иронии ответил Эхнафаил. – Но не об этом тебе беспокоиться нынче надо. Я тут гляжу, в моё отсутствие ты тут уже влип в историю.

– Есть немного, – не стал я отнекиваться.

– Ничего себе немного, – не согласился с моей трактовкой «истории» Эхнафаил. – Стоило мне отлучиться на минутку, как ты уже умудрился зверски убить человека и связаться с бандой отпетых уголовников, по которым петля и кол плачют горючими слезами. Вот вопитываешь тебя воспитываешь, а тебя всё, как того волка, к сомнительным компаням тянет. И ещё это дурацкое испытание.

– Ты и про испытание знаешь? – неподдельно удивился я.

– А как же, – не сдержался, начал выпендриваться Эхнафаил. – Я же, извините меня, ангел, а не рецидивист-уголовник, как некоторые. Стоит мне только крылом взмахнуть и я уже всё зна. Так что можешь не рассказывать.

– Круто! Класс! Респект! – льстиво похвалил я своего хранителя, надеясь выведать у него суть этого долбаного испытания. – А в чём оно, это долбанное испытание, заключается?

– Ничего страшного, испытание как испытание, – «успокоил» меня Эхнафаил, ещё больше нервируя. – Только пообещай слушаться меня и мы выйдем из него абсолютными чемпионами.

– Нет проблем, обещаю, – в нетерпении заёрзал я, как это в духе Эхнафаила, обставить всё с апломбом и пафосом.

– Э-э, нет! Так не пойдёт! Ты поклянись самым дорогим! – продожал наставить на своём ангел, то ещё «стрелянный воробей».

– У меня нет ничего дорогого, – ответил я. – Если хочешь, могу тобой поклясться. Ближе у меня здесь никого нет.

– Ты мне нимб-то не морочь, – на удивление серьёзно произнёс Эхнафаил. – Мной кляться удумал. Ещё чего! Ты давай-ка лучше Софьей поклянись! Вот тогда поверю твоему пусть не всегда честному, слову, в противном случае пеняй на себя и… прощай.

Нашел чем, вернее кем, стращать.

– Ну что?

– Ладно, уговорил, клянусь Софьей, что буду тебя слушать, – согласился я. – Теперь говори, что за испытание?

– Повтори ещё раз, только пальцы за спиной не скрещивай, – тоном не терпящим возражений, сказал ангел. Вот же глазастый выискался.

– Клянусь… – начал я, но был перебит подошедшим Петрулой.

– Ты чегось это опять тут сам с собой калякаешь? Голову не напекло? – спросил дед, склонившись надо мной. Ладно я его не заметил, но ангел-то куда смотрел. Чуть не спалились.

– Мысли вслух! – неопределённо ответил я, вставая.

– Ишь ты, мысли у него, – усмехнулся Петрула. – Пойдём со мной. Время пришло.

Старик развернулся и пошёл к дальнему шалашу. Я в нерешительности стоял на месте, переминаясь с ноги на ногу.

– Что стоишь? Следуй за ним! – шепнул ангел. – Только не забывай – ты поклялся слушаться меня.

Обречённо вздохнув, ещё и от того, что действительно пообещал слушаться Эхнафаила, а вы уже знаете, к чему это порой приводило, я поплёлся следом за Петрулой, навстречу неизвестному испытанию.

Пройдя мимо ненавязчиво карауливших меня «вертухаев», я протиснулся следом за дедом (вот уже и рифмы полезли на нервной почве) в шалаш, под завязку набитый местным населением, пробрался в центр жилища и… недоумённо уставился на «диво-дивное». А удивляться, я вам как на духу скажу, было чему. На перевёрнутой кадушке сидела, мягко говоря, дама преклонных лет, а если выражаться более грубо, то весьма древняя старушенция. Зрелище было не для слабохарактерных: её седые волосы, топорщились во все стороны, словно бабулю только минуту назад здорово тряхнуло электрическим разрядом; редкозубый рот недовольно кривился; покрытые сеткою морщин костлявые руки беспрерывно дрожали, а во впавших в тёмные глазницы глазах теплился огонёк безумия. Одним словом – ведьма!

Но это ещё было полбеды, а может и «полрадости», ибо на другом, более крупном бочонке я разглядел самую настоящую шахматную доску с раставленными на ней в изготовке к началу партии фигурами. Я знал что эта игра зародилась где-то в забытом богом месте, ещё в незапамятные времена, но то что она настолько древняя, я даже не представлял. Ну и ну! Выходит, какого-то незадачливого купчишку, возвращавшегося из заморских краёв, с «диковинкой», «раскулачили». Уж точно не сами смастерили. Скорее всего так и было, потому что всё время, которое я здесь нахожусь, стоит отметить, что шахматы я увидел впервые.

– Вот тебе и испытание наше, – кивнул сначала Петрула на убогую старуху, затем на шахматную доску. – Ежели одолеешь нашу знахарку Алевтину, тогда имеешь полное право жить с нами, а ежели продуешь, пеняй на себя, мил человек, получишь кренделей. Мы ужо видели какой ты в буйстве, теперича покажь, как у тебя черепушка варит. Твоя жизнь в твоих руках.

У меня от сердца отлегло. Разделать полоумную старуху в шахматы, мне – как два пальца об скафандр. На такое испытание просто грех жаловаться.

– Сидай на кадушку, – подтолкнул меня Петрула к свободному месту напротив ушедшей в себя бабули. – Обожди чуток. Сейчас Алевтина додремает и начнёте.