В-третьих, культура болезни требует колокольчика для вызова раболепного Прохора или Вавилы. Это чтоб прихоти разные выполнялись. И чтоб родственные наследники, подкравшись неслышно, на цыпочках, подслушивали у двери моё хриплое дыхание и скорбно качали головами на вопросы соседей. Мол, что там, как сам? Отходит батюшка, кончается последний орёл гнезда Петрова, скоро смежит сверкающие очи, почиет в бозе…

А вот так, как я стражду, так болеть абсолютно неинтересно и против любых приличий. Босиком, в тренировочных штанах, в полном одиночестве, под телевизор, поминутно отвечая на звонки мобильного телефона.

Так болеть нельзя! Это противоестественно.

Прооперировали.

То, что «дело будет!», стало ясно с первых минут моего пребывания в лечебном заведении.

Я же человек глубоко патриархальный и даже первобытный. Сознание моё плотно застряло в энеолите, пропоров брюхо на дольменах, менгирах, практике расчленения покойников и восторга перед всёпожирающей пашней.

Так и висит моё сознание дохлым китом на камнях. Вы поэтому старайтесь мне особенно не удивляться, когда я с бубном в правление банка вхожу или кручусь в экстатическом трансе по паркету, размахивая волчьим хвостом, пристроченным к «Китону», или требую жертв, или что-либо в таком духе вытворяю.

Выслушал вердикт врачей. Не тех подколдунков, которые в плену у меня томятся, а настоящих, матёрых докторов. Вердикт был неутешительный. Название недуга пахло смертью, карантином, смоляными крестами на воротах и хлорной известью по периметру. А может быть, и до седьмого колена истреблением.

Матёрые доктора заняли странную позицию: один говорил страшные вещи весёленьким таким голоском, второй мрачно уверял, что всё будет хорошо, и если наркоз мне подойдёт, то даже не очень больно. Над головами целителей висел портрет мосье лё президана, преданно смотрящего на второго известного мосье.

Эге, подумалось мне, да тут тонкая параллель. Подумал и смутился.

На себе я не экономлю. Потому как люблю себя и пользуюсь полной взаимностью. Спросил у врачей, как, мол, готовиться к неизбежному. И позвенел луидорами.

Врачи твёрдо сказали, что без рентгена черепа не обойтись.

Убрал луидоры и прыгнул в окно.

Получение рентгеновского портрета моего черепа вылилось в дикую сцену. Столкнувшись с таким препятствием, как мои лобные и затылочные кости, аппарат начал крякать. То есть сначала он пожужжал, потом сыграл «К Элизе» Бетховена, потом начал странно дёргаться и эдак покрякивать. От такого покрякивания седеют даже капитаны дальнего плавания. Наверняка лучи в этот момент попали внутрь черепной коробки и растерялись. Или завязли. Или стали там отражаться от полированных поверхностей.

А скорее всего, столкнулись с неведомым.

С головой, прижатой аппаратом, постоял в одиночестве с минуту. Первые секунд двадцать слушал кряканье с немым восторгом. Потом стал беспокоиться – излучение же, мамочки мои, излучение. Я ведь мнительный. У моего доброго друга есть автомобиль хиросимской сборки – так я в том автомобиле тоже неуютно себя чувствую. Не знаю почему (см. симпатическая магия и энеолит, бушующий у меня в душе).

Потом стал звать подмогу. Потом орал. Потом мне запихнули в руки дымящийся практически снимок моего черепа в проекции Мелькарта и пинком под зад отправили по маршруту.

По этому маршруту я и пошёл, вздымая над головой портрет собственного черепа и высоко поднимая ноги. Все встречные горожане молча вставали на колени. Тягуче повис колокольный звон. Из тюрем выпустили колодников. Многие обыватели стали прощаться друг с дружкой. Банки снизили проценты по ипотекам и спешно начали жечь бумаги.

Маршрут привёл меня к областной клинике. Надо знать, что в городке нашем очень много разных дорогущих лечебных заведений, в которых и ремонт, и приветливость, и кофе к судну, и всё помпезно одноразово, и на вы, и будьте так любезны.

Но что-то серьёзнее клизмирования в этих кабинетах и заведениях не делают. Ну, может, зуб облепят чем мягким, подождут, пока затвердеет, а потом покроют или золотом, или эмалью, в зависимости от национальности пациента. А вот так, чтобы челюсть ломать, чтоб кровь фонтаном на клеёнку, чтоб потроха руками с пола – это нет. Это в дорогих заведениях делать брезгуют, беспокоятся за ремонт, репутацию, за собственное здоровье.

Поэтому всех больных, увечных и расслабленных направляют в объятья стандартной медицины. Это где немытые бабушки лежат по коридорам, где херачат пациентов по бошкам, где пьяненький врач в восемь утра – не более чем добрая примета. И где ещё мне постоянно говорят, что работают за копейки.

При заходе на больничку мне с ходу предложили купить бахилы. В специальном аппарате комок бахил стоил пять рублей, но аппарат не работал – закончилось, наверное, сырьё бахильное. Побегал, тоскливо крича, по гулкому вестибюлю, обнаружил новый живительный бахильный источник.

Милосердная сестра, отвлёкшись от целительства, бодро продавала искомое. Но за червонец уже.

Умилился.

Сняв бахилы с ослабевшего предшественника, сомлевшего на выходе, вошёл в чертоги.

Сыч, сидевший на моём левом плече, заухал и распростер душные крыла.

Поздравления начали поступать с семи утра.

Есть ли пределы человеческой низости? Теперь я знаю, что нет, нет таких пределов.

Самое настораживающее, что некоторые поздравители мужескаго пола. Вот это я считаю полнейшим абсурдом, ересью, если хотите.

Эту зловещую практику: «Поздравляю, дорогой, с нашим праздником!» – надо выжигать повсеместно. Я не ригорист – смирился с тем, что армейский праздник стал вдруг каким-то половым торжеством сутулых белобилетников, я никого не осуждаю! Я понимаю, что женщины, поздравляя нас с 23-м, на самом деле постукивают ноготками по другой совершенно дате. Эту дату мы все хорошо знаем. Но на что намекают мужчины, обладатели статьи 91-б («негоден в мирное время, годен к нестроевой службе в военное время»), меча друг в друга «с праздником, мужики!»? Чего они добиваются? За кого их принимать теперь?

Один начал читать по телефону стихи, которые ему жена прислала. В семь-то двадцать утра. Из Эмиратов.

Вскочив на кровати, по сержантской своей привычке, перекрывая рифмованный бред, я заорал: «Вспышка справа!»

Только ткнулся несвежими кудрями в подушку – другой, как ранее казалось, неплохой человек по SМS закатил посланьице размером со второе письмо Грозного изменному Курбскому. На что он рассчитывал при отправке? Думал, что я, застонав от радости, начну всю эту ахинею читать? А ведь надеялся!

Попробовал уснуть снова – мне это было крайне важно, значительную часть ночи я провёл в притонах центральной части нашего города. Тоже, доложу вам, милая затея – на клубных давалок надеть матросские костюмчики или будёновки. Каково мне это было видеть? Я ведь членом КПСС был!