— Как? Что значит «задержана»? Это что, шутка такая? Я устала! Я хочу домой! Я же вам все честно рассказала! — запротестовала Ястребова.

Павел Николаевич, ничего не ответив, поднял трубку телефона и попросил увести задержанную. В кабинет вошли двое полицейских, взяли женщину под руки, вывели. По коридору неслись крики Ястребовой:

— Нет… Вы меня обманули… Отпустите… Я ни в чем не виновата….

Витков не находил себе места в ожидании результатов допроса. Когда дверь кабинета распахнулась, и на пороге появился Танов, Витков выдохнул:

— Ну что?

— Она дала показания. Вот, — Танов протянул Виткову протокол допроса. Пока Сергей Васильевич знакомился с показаниями Ястребовой, Танов сидел, опустив голову, стараясь переварить только что полученную информацию. Ударить ребенка головой об угол стены, двое суток хладнокровно ждать его смерти, сжечь тельце восьмимесячной девочки на костре, не теряя присутствия духа, инсценировать похищение, организовать алиби, под которое не подкопаешься, — и все это под модные песенки про любовь-морковь, про розы-морозы, про счастье-ненастье. Непостижимо. И никто не сошел с ума. Оба родителя в здравом уме и доброй памяти. Оба собирались благополучно жить дальше — есть, пить, гулять, смеяться, целоваться.

— Кошмар, — произнес Витков, дочитав протокол, и в кабинете воцарилась тишина. — Я все мог предположить: и версию с любовником, и то, что ребенка просто продали, но такое!

Помолчали. Было о чем помолчать.

— Сейчас все просочится в прессу, поэтому завтра будет полно репортеров, нам надо к этому быть готовыми, — сказал Витков.

— Завтра придется проводить следственный эксперимент в квартире родителей — убийц, а также на месте, где захоронено тело ребенка. Поэтому я предлагаю дать в прессу ложную информацию. Скажем, что тело девочки Лунов закопал в могиле своего родственника. Надо узнать, где есть захоронения его близких. Если сказать правду, мы просто не сможем работать.

— Согласен. Да, кстати, привезли еще дядьку Ястребовой, его тоже надо допросить. Предлагаю сначала его, а потом Лунова. Ему ведь как-то в свою деревню добраться надо, пока автобусы ходят. И еще, он у нас соучастник или нет?

— Нет, конечно. Какой же он соучастник?

— А кто прятал Ястребову и Лунова?

— Так разве он знал, что их разыскивают? Мы же им меру пресечения не избирали, в розыск их не объявляли. Что он должен был делать? Приехала племянница с мужем, у них такое горе. На мой взгляд, он ничего противоправного не совершал, так как в его действиях нет никакого умысла.

— В принципе, да. Но тогда надо хотя бы отказной материал подготовить, где подробно написать, что в его действиях состава преступления мы не усматриваем, — согласился Витков.

— Хорошо, я сегодня с ним побеседую, а завтра все оформлю.

Дядя Володя оказался простым деревенским мужичком. Сразу видно — работяга, вены на руках выступают, под ногтями грязь, одежда поношенная. Танов допрашивал его не потому, что хотел получить какую-то ценную информацию, а потому, что так положено. Вольно или невольно человек стал свидетелем в деле.

— Я понял, что-то не так, но не придал этому значения. Когда Риткин муж начал пол вскрывать, я воспротивился. Но он сказал, что так надо. На Риту, мол, полиция наговаривает, хочет сделать из нее дурочку, чтоб в психушку упечь. А дело закроют, и на этом конец. Дочь искать никто не собирается. Ну, я ему и поверил. Рита ведь действительно у нас нервная, бывает, срывается не по делу. Тяжелая у нее судьба. Сестра моя Шура, мать Риты, как ее родила, так сразу и запила. Беды одна за другой на нее посыпались. А она не смогла им противостоять. Шурка замуж рано вышла, уехала в Перелазы к мужу жить. У него в Перелазах был дом — от бабки остался. Познакомились в Дубровске. Сережа учился на тракториста, а Шурка на повара. Жили в общежитии профтехучилища. Жили весело, ни о чем не задумывались. Было им по шестнадцать лет. Гуляли по городу; когда были деньги, покупали мороженное, газировку, пиво, ходили в кино. Когда денег не было, жарили привезенную из дома картошку на сале, хрустели квашеной капустой, приготовленной умелыми мамиными руками. Запивали дешевым портвейном. Хорошо было жить. Каждый день — праздник. Хотелось, чтобы эта жизнь никогда не кончилась: капуста, картошка, банки с соленьями из родного дома; мороженое, пузырящаяся, радостная газировка, кино, музыка, песенки; молодая, на все всегда согласная девчонка Шурка, молодой, безбашенный Сережка — и никаких забот, никаких обязательств. Решили пожениться. И поженились, едва им исполнилось по восемнадцать. Закончили свою учебу, уехали в Перелазы. Поселились в бабкином доме, который давно уж требовал ремонта. Пока о ремонте решили не думать. Не до того. Мать наша помогла купить корову, поросят, птицу. Посадить огород. Вскоре забеременела Шура Риткой, а Сережка загулял с местной бабой, пить начал. Пить от обиды начала и Шура. Ведь и корова, и поросята, и гуси с утками, и огород, и дом — это тяжелый, бесконечный, каждодневный труд, — продолжал дядя Володя. — Склонность. А Шуре с Сергеем как полегче, как проще хотелось жить, чтобы без напряжения. Как это у нас говорится? С утра выпил — весь день свободен. Вот по этому пути оба и двинулись. После рождения Ритки они развелись. Шура с дочкой в доме остались, а Сергей скитался от одной бабы к другой, пока не помер. Зарезал его кто-то по пьянке. А Ритка больная родилась, вывих бедра, что ли. Как-то так. Конечно, Шура ее не лечила. Не до того ей было, бедняге. Ритке, наверное, и годика не было, мать нашу в деревне вилами тракторными закололо. Ехали на сенокос, мать в кооперативе работала, сидели в кузове большой машины, а навстречу пьяный тракторист. Она одна и погибла. Отец такого горя не пережил, вслед за матерью умер через полгода. Шура, думали, тоже помрет. Она даже самоубиться хотела. Моя женка покойная то и дело к ним с Риткой ездила, помогала, как могла. Но Шурка совсем с катушек скатилась, с мужиками пошла путаться — не остановить. Дверь всегда нараспашку, никому не отказывает, всех привечает. Шурка корову пропила, потом свиней. Ничего у нее не осталось. Наши отношения разладились. Мы Ритку к себе хотели забрать, но в нашем детском садике места не давали, говорили: надо опекунство оформлять. А кто ж при живой матери позволит его оформить? Потом Шурку материнства лишили, но Рита уже в школу ходила, ее в интернат забрали. Мы наведывались к ней в интернат, гостинцы возили. На какое-то время Шурка за ум взялась, ребенка вернули. Но нормальная жизнь быстро закончилась, она опять запила. Ритка уже подростком была, поэтому в интернат ее больше не отправили. А когда она нормальной жизнью зажила в Дубровске с Игорем, я радовался, что наконец-то девчонке повезло. Игорь по первости мне нравился. Они ко мне вместе приезжали. У меня хозяйство свое, сыновьям помогать надо. Они в городе живут. Вот и Рита приезжала. То свинью зарежу, им окорок отдам, то яиц подсобираю. Вот так и в этот раз приехали. Ночь была. Я сначала не разобрал, кто это ко мне в гости в такое время. Они приехали, сразу спать легли, говорят: завтра все объясним. Вот так я толком и не понял ничего. Что ей теперь будет?

— Тюрьма ей будет, — Танова разжалобил этот дядя Володя, ему вовсе не хотелось огорчать старика, поэтому он не стал вдаваться в подробности.