После затяжной депрессии Анна ушла на больничный. Ей стало получше, но спустя какое-то время с ней связались из Государственной страховой кассы и потребовали, чтобы она вернула полученные в качестве пособия 100 000 крон, т. к. в свободное время Анна развила большую творческую активность, которую касса расценила как «художественную деятельность».

– Я подала жалобу, прошла через суд и выиграла процесс. Но теперь доверие подорвано. После такого становишься циником.

Сейчас Анна проходит комиссию, которая должна оценить, насколько она работоспособна, и решить, может ли она и дальше оставаться на больничном. Эта мысль реет над Анной, как неупокоенный дух.

– Я все время думаю: болтать не надо. Просто говори: спасибо, спасибо, всего хорошего. А потом я думаю: ой, я же все равно выделяюсь. Они решат, что со мной что-то не так, что я хочу их провести. Или что я сумасшедшая. Мне постоянно кажется, что меня оценивают. Постоянно.

Материально и Анна, и Эвелина более благополучны, чем большинство живших до них людей. Отсутствие работы и в наше время может быть сопряжено с риском, но рискуют они вряд ли жизнью. Их риск связан с другим: с жизнью в тревоге.

Не иметь возможности жить в условиях, в каких живут друзья. Смогу ли я и дальше жить в этой квартире? Хорошая ли у меня кредитная история? Смогу ли я отдохнуть летом?

На кону стоит твое достоинство. Как меня воспринимают другие люди? Не презирают ли? Не считают ли лентяем? Дураком? Больным? Бездарью?

По всей вероятности, человек всегда сравнивал себя с другими и размышлял схожим образом. При этом вряд ли он всегда и однозначно связывал эти размышления с вопросами обеспечения материального благосостояния.

Как же мы до этого дошли?

Земледелие породило обмен и необходимость хранить запасы, а следом возникло нечто новое и сравнительно молодое в мировой истории: изобилие. С изобилием перед человечеством замаячили и первые признаки экономического неравенства того рода, с каким мы имеем дело сейчас. Чем эффективнее человек обрабатывает землю, тем больше это неравенство распространяется на другие сферы общественной жизни.

Возраст первых археологических находок, свидетельствующих о неравенстве, – не меньше 8000 лет. Уже в то время существовали структуры военной иерархии, залы, где собирались представители централизованной власти, и пышные детские захоронения, в которых покоились богатые наследники. Как зафиксировали исследования 258 стоянок коренных народов Северной Америки, неравенство, связанное с вопросами статуса и власти, встречается почти исключительно у коллективов, производящих излишки[231].

В докапиталистические времена, в периоды бурного роста, неравенство также могло быть значительным.

На севере Италии, в Пьемонте, в 1450 году в руках 5 процентов самых богатых представителей населения было сосредоточено около 30 процентов всех материальных благ. Спустя 300 лет эта доля выросла до 50 процентов. Это много, но не идет в сравнение с современным глобальным неравенством, при котором 5 процентов богатейших людей контролируют около 75 процентов доходов[232].

Насколько тяжело неравенство бьет по самооценке и психике, зависит от разных культурных факторов. В сословном обществе, например, нет рынка рабочей силы, на котором человеку «везет» или «не везет». С приходом промышленного капитализма и связанных с ним кризисов безработицы на ответственность конкретных людей начинают смотреть по-другому.

Чем выше уровень изобилия, тем ниже уровень нужды, вызванной естественными причинами. Тот факт, что бедные все-таки голодают, нужно как-то объяснить, и вот уже разработана новая трудовая мораль: не так важно, какую работу ты выполняешь, важно, что ты работаешь. Поддержание этой морали является одной из главных задач государственного аппарата[233].

Ощущение Анны, будто ее оценивают, вписывается в эту реальность. Эти чувства не что-то надуманное; Анна разделяет их с миллионами людей, оказавшихся в ее положении. Не случайно, что у людей, принадлежащих к пятой части самых бедных, риск столкнуться с психическими расстройствами втрое выше, чем у пятой части самых богатых людей. Также и у людей, имеющих постоянный доход благодаря своему имуществу, риск появления тревожного расстройства в десять раз ниже, чем у тех, у кого такого дохода нет[234].

Речь не только о проблемах с деньгами, свойственных бедности. Не менее важно, кем мы себя видим по сравнению с другими – счастливчиками или неудачниками. У какого-нибудь государственного служащего, который поднялся по служебной лестнице хоть на одну ступеньку, статистически значительно снижается риск депрессии, при том, что зарплата у него почти не меняется[235].

Статус – значимость, приписываемая индивиду, – может на определенном уровне показаться чем-то чисто символическим. Тем не менее, статус имеет прямое отношение к тому, как мы воспринимаем самих себя, так же, как хрупкие костыли нашего «я», которые то поддерживают, то обрушивают наше самомнение в зависимости от капризов судьбы. Как бы высоко ты ни поднялся, избавиться от страха упасть удается очень немногим. В обществе, где царит неравенство, тревога не покидает даже самых богатых. Проведенные в разных странах исследования даже показали, что десятая часть самых богатых людей в странах, где неравенство проявляется отчетливее всего, тревожатся больше, чем десятая часть самых бедных жителей стран с максимальной степенью равенства[236].

Эта тревога – подобно комплексу неполноценности, мании величия, презрению к себе – не универсальна. Она требует систематического разделения на победителей и проигравших, общей уверенности в том, что жить надо только так, чтобы другие тебе завидовали.

Отмена ремесла

Так как экономическая неопределенность нарастает, причем одновременно ползет вверх уровень безработицы, найм становится все более ограниченным по времени, появляется все больше проектной работы без правового регулирования, многие пришли к выводу, что рост уровня беспокойства обусловлен условиями труда. Конечно, примеры такой взаимосвязи есть. Но в общем и целом мы имеем дело с парадоксом: с одной стороны, в неопределенности нас держит экономика; с другой – трудовая жизнь придает нам ощущение уверенности.

С экономической точки зрения большинство из нас живет в состоянии неуверенности. Нас в любой момент могут уволить, и мы превратимся в безработных. А вот когда мы идем на работу, большинство из нас не сомневается, как будет выглядеть наш день. Нагрузка может быть высокой, иногда настолько, что мы не справляемся со всеми делами, но все-таки мы изначально знаем, чем будем заниматься. Нам не обязательно – мы и не должны – задаваться вопросом, почему мы занимаемся именно этим. Если наше дело – следовать правилам, то за результат отвечает кто-то другой. В этом смысле работа дает нам чувство уверенности.

Неуверенность сопряжена с работой, но в то же время работа сама по себе –