— Соболезную тому грабителю. Иди, любовничек, — перестав шептать, спокойно произнесла Агриппина.

Судя по дальнейшему звуку, на стол полетела тяжёлая монета. Тень пошатнулась, как и моё самообладание. Если собеседники приметят лишние уши, мне несдобровать. Мамочки! Кажется, я только что слышала, как хозяйка дома заказала кому-то угробить собственного мужа. Ещё и деньгу сразу бросила. Ну правильно, хозяйство прибыльное, мужик хилый… Странно, что его жена сама подушкой ночью не придушила, как убивец советовал. Видать, руки марать не охота. Во что же я опять влезла? Не было бы счастья, да несчастье помогло. А если заговорщики меня схватят, да и прикопают под ближайшим кустом? А то и вовсе в отхожую яму кинут — всё одно оттуда воняет, как от дохлятины. А если я не первая в этой яме окажусь?!

Рисуя страшные картины будущего, я отвлеклась и перестала дышать. Когда вспомнила, что без воздуха жить тяжеловато, в комнатушке за столиком скрылась Агриппина, а за её собеседником необъятных, как оказалось, размеров, укутанном в тёмный плащ (как и полагается убивцам!), захлопнулась входная дверь. Лампу унесли и зала погрузилась в такую темноту, что хоть глаз выколи. Я наконец снова начала дышать и на четвереньках поползла к выходу.

Серый, скотина, грыз яблоки за углом.

— А что? Ну люблю я яблоки. Чего сразу драться-то?

Я, только что норовившая открутить другу голову, кинулась к нему на шею.

— Я тебя искала, — ревела я, — а там эти…убивать собираются… и голову оторвать… Потому что в я-а-а-а-аме уто-о-о-о-опят!

Если бы Серый не дружил со мной вот уже три лета, он бы ни слова не разобрал. Собственно, вообще мало кто что-то разобрал бы в моих завываниях.

— Я так понимаю, что утопят тебя, голову открутят мне, причём, по всей вероятности, ты, а убивать собираются кого-то третьего. Собираются или уже убили? — деловито осведомился парень.

— Собираются, — всхлипнула я.

— Кого?

Я утерла сопли рукавом рубахи друга:

— Ти…Тихона.

— Это который муж хозяйки? — я кивнула. — Кто убивец?

— Я видела… слышала, Агриппина с кем-то сговаривалась. Второго не разглядела. Высокий очень. Большой. Мужик какой-то.

— Тебя не заметили? — взволнованный голос.

— К-к-кажется нет, — я потихоньку переводила дыхание, осознавая, что, вроде как, беда и правда миновала. По крайней мере, меня. Чего не скажешь о ничего не подозревающем Тихоне. Бедный-бедный влюблённый художник! Как же он был слеп! Как не приметил, что пригрел на груди змеюку подколодную?! Я снова всхлипнула, но попыталась взять себя в руки, как только заметила жалость на лице Серого. Ненавижу ныть. Ненавижу жалость. Я сильная и независимая, пятерых кошек мне на печь! Я снова заревела…

— А ты тут давно стоишь? Никого не видел?

Серый пожал плечами.

— Это же тебе не дома. Тут город. Постоянно кто-то шастает. Половина — убийцы и душегубы. Эй, да ладно! Я же пошутил! Ну не реви, пожалуйста.

Я изо всех сил старалась успокоиться, но никак не могла сообразить, что надо сделать. Решила начать с простого — выяснить, что я сделать не смогу. Я точно не смогу унять истерические слёзы еще какое-то время. Ладно. Уже что-то. По крайней мере, мне есть, в чью рубашку их прятать. Ещё я точно не смогу сделать вид, что невольно подслушанного разговора не было. Такое как страшный сон поутру из памяти не истирается. И я точно не смогу простить себе, если бедного и ничего не подозревающего Тихона прирежут в тёмной подворотне.

Я живо представила себе картину: Тихон, перемазанный краской с очередного шедевра, идёт ночью по улице. Как он там оказался в поздний час, я пока не решила. В одной руке у него кисти, в другой… Ну, скажем, ночной горшок. Он идёт его опорожнять. Ему дорогу преграждает огромная тень, мужчина останавливается, щурится в тусклом звёздном свете. В руке тени вспыхивает холодная сталь. Несчастный пытается убежать, но, оборачиваясь, видит лишь торжествующую улыбку необъёмной жены. Жизнь любящего мужчины предательски забирает объект его любви. Нет, мне больше нравится по-другому: Тихон швыряет в обидчика ночной горшок, наподдаёт по самому чувствительному месту ногой, кисточкой ударяет в лицо врагу — краска тому жжёт глаза (а она жжёт?) — Тихон разворачивается и бежит, а за его спиной — взрыв, способный похоронить вражескую армию, но скромно ограничивающийся наёмным убийцей. Я удовлетворённо вздохнула, не замечая, что перестала плакать.

— Мы должны его спасти, — тихо произнесла я.

— Думал, ты уже не предложишь, — улыбнулся постоянный участник моих каверз.

Серый, успевший сменить маскировочный наряд прекрасной Эсмеральды на привычные старые штаны, схватил меня за руку и потащил во внутренний двор таверны.

— Я тут всё облазил. Вышибала давно ушёл, остальные работники заняты на кухне, сейчас и вовсе по домам разошлись. Заходи, кто хошь, — бери, что хошь. И, главное, очень удачный обзор.

Новоявленный лазутчик поставил ногу на край бочки для воды, оттолкнулся от пары брёвен в стене и завис, придерживаясь за оконную раму и заглядывая в щель между неплотно закрытыми по случаю жары ставнями.

— Агриппина твоя сидит в каморке. Ну той, что за пивным столом. Вроде пока никого не убивает. Бумажки какие-то смотрит. Счета, может? — сообщил он, спустившись.

— Ага, счета. От убийц. За жизнь мужа, — хмыкнула я. — Я теперь ей ни в жизнь не поверю. Подозрительная она!

— Подозрительно обаятельная? Фроська, окстись! Добрейшая женщина, явно ничего плохого не замышляет. Может, ты просто переволновалась?

— Я?! — зашипела я на друга. — Ты сейчас меня во вранье обвинил?

— Нет, если бы я говорил, что ты врёшь, я бы сделал это так: Фроська, врёшь ты всё!

Я бросила на Серого хмурый взгляд. В носу противно щипало, а кулаки чесались дать мерзавцу в лоб. Ещё неизвестно, какое из двух желаний — зарыдать, как девчонке, или полезть в драку, как подобает, — победило бы. Однако из-за моей нерасторопности может погибнуть ни в чём неповинный человек (хороший человек!). Я процедила сквозь зубы «без тебя разберусь» и удалилась с гордо поднятой головой. Серый, естественно, бросился следом. Снёс по дороге почти пустую бочку для воды, выругался, но догнал:

— Эй! Ты чего такая обидчивая? — моё желание обидеться сразу выросло вдвое. Я молча показала Серому язык и двинулась дальше, не произнося ни слова, что вообще-то было крайне тяжело, потому что речь в духе обвинения в недостаточном доверии так и крутилась на языке. Однако Серого я знала не первый год и точно помнила, что именно краткий миг моего молчания доводит его до белого каления. Меня, собственно, тоже. Но его — сильнее. Поэтому я плотно сомкнула губы и пообещала себе не заговаривать ещё как минимум четыре части. Или хотя бы одну. Не утерпела:

— Это я обидчивая? Да, я обидчивая! Потому что, пока ты тут в остроумии упражняешься, там, может, человека жизни лишают. А кто будет виноват в том, что бедного Тихона убьют? Ты?! Как бы не так! Это я — ненужный свидетель. Это моя ответственность! Это меня потом будет совесть мучить!